Стук в дверь: три тихих, но уверенных удара.
— Входи, — сказал Сано хриплым от волнения голосом и был вынужден прокашляться.
Дверь отодвинулась. Рэйко вошла в комнату. На ней был красный домашний халат с золотыми медальонами, пышные складки подчеркивали изящные, соблазнительные формы ее тела. Длинные волосы окутывали ее до колен, словно черная блестящая накидка. Она выглядела изумительно красивой и недоступной. В ее гордой осанке Сано видел поколения предков-самураев. Взгляд Рэйко был совершенно спокоен, когда она опустилась на колени довольно далеко от Сано и поклонилась.
— Добрый вечер, досточтимый муж, — ровным голосом проговорила она.
— Добрый вечер, — ответил Сано, которого остудила ее холодность. — Хорошо провела день?
— Да, спасибо.
«Где ты была? — хотел спросить Сано. — Чем занималась?» Но это прозвучало бы допросом и, возможно, стало причиной очередного скандала. Сано старался подавить склонность сокрушать любое препятствие, отделяющее его от истины. Женитьба учила его быть терпеливым. Казалось, со времени свадьбы он повзрослел на целые годы, медленно, болезненно созревая для роли мужа. Поэтому он ждал, когда заговорит Рэйко. Разве ее приход не означает, что она ищет его общества?
— Приходил мой отец, когда вы отсутствовали, — сказала Рэйко. — Он хочет повидаться с вами завтра утром в час дракона в здании суда.
Поняв, что она пришла только затем, чтобы сообщить это, Сано испытал горькое разочарование.
— Он сказал зачем?
— Только то, что будет судебное заседание, которое, как он считает, может вас заинтересовать. Я спросила, не связано ли это с вашим расследованием, но он ничего не ответил. — Губы Рэйко искривились в горькой усмешке. — Он, как и вы, считает, что это не моего ума дело.
Сано с трудом удержался, чтобы не заглотнуть наживку.
— Спасибо, что передала мне это.
Как страстно ему хотелось прикоснуться к ней! Он представлял шелковый блеск ее волос на своих ладонях, кожей ощущал мягкую гибкость тела. В воздухе стоял аромат жасмина. Странно, но сила воли Рэйко лишь усиливала ее привлекательность. Завоевать любовь этой гордячки — совсем не то, что властвовать над слабой женщиной. Здесь нужна не грубая сила, а мудрая стратегия — искусство, которым он прославился на детективном поприще. Его душа воина приняла вызов.
Рэйко поклонилась, показывая, что готова удалиться. Ища способ удержать ее, Сано сказал первое, что пришло ему в голову:
— Прости, если я обидел тебя прошлой ночью, когда отпихнул с дороги лейтенанта Кусиды.
— Вы не обидели меня. — Голос Рэйко оставался спокойным, лицо непроницаемым. — К тому же моя помощь была вам нужнее, чем мне ваша защита. Почему бы просто не признать это?
Так они ни до чего не договорятся, лишь еще больше отдалятся друг от друга.
— Я восхищен приемом, который ты применила против Кусиды, — в отчаянии выпалил он.
Рэйко, услышав это, округлила от удивления глаза.
— Спасибо, но это просто мелочь. — Ее щеки вспыхнули от удовольствия. — Всего лишь один из приемов, которые я узнала из трактата Кумасиро по боевым искусствам.
— Ты читала работы Кумасиро? — Теперь настала очередь Сано удивляться. Великий фехтовальщик, живший двести лет назад, был его кумиром. Любовь к истории боевых искусств взяла верх над уверенностью, что жена не должна ими заниматься. Он поймал себя на том, что они с Рэйко обсуждают кэндзюцу. И поскольку она знала не меньше его, это был интереснейший разговор из всех, какие ему когда-либо доводилось вести. Его поразила образованность Рэйко и нравился ее энтузиазм. Она придвинулась ближе, стала раскованнее, улыбка отражала его удовольствие от того, что они интересны друг другу. Сано верил, что она пришла, потому что хотела повидать его: ведь Рэйко могла прислать с сообщением отца служанку. Она тоже чувствует влечение, вспыхнувшее между ними.
Но в самый разгар страстного спора о достоинствах одного из стилей фехтования Сано вдруг понял, что делает ту же ошибку, о которой сокрушался Уэда: поощряет интерес Рэйко к неженским занятиям.
Что-то изменилось в его лице, и Рэйко остановилась на полуслове. Глаза снова стали печальными — она прочла его мысли.
— Уже поздно, — с сожалением проговорила она. — Я больше не смею отвлекать вас от работы. — Хрупкий союз распался, и в комнате сразу стало холоднее. — Спокойной ночи, досточтимый муж. — Рэйко поклонилась и встала.
— Подожди, — остановил ее Сано. Когда она задержалась в дверях, вопросительно глядя на него, он хотел сказать: «Прошлое госпожи Харумэ открыло мне глаза. Я понимаю, что значит быть женщиной в мире, которым правят мужчины. Осознаю жестокость общества, ограничивающего права женщин. Я понимаю, что ты чувствуешь!»
Но как он может претендовать на понимание Рэйко, отстаивая свою позицию? Он не хотел впутывать ее в расследование убийства, ставшее еще более опасным после появления в нем в качестве подозреваемой госпожи Кэйсо-ин. Он все еще сомневался в ее способности делать то, ради чего стоило рисковать жизнью. Понимая это, Рэйко наверняка примет его сочувствие за уловку, нацеленную на то, чтобы против ее желания добиться от нее любви. Сано попробовал было найти нейтральную тему для разговора, но все, что он мог сказать, так или иначе вело к главному вопросу: ее независимость — его власть, а значит, к очередной ссоре.
— Спокойной ночи, — наконец вымолвил Сано.
В шелесте шелка и облаке жасминового аромата Рэйко выскользнула за дверь и тихо закрыла ее за собой. Глубоко подавленный, Сано одиноко сидел за столом. Ее присутствие еще ощущалось: чистый журчащий ручеек неспешно пробивал себе русло в скалистой породе его души. Но если им не удастся выйти из этого тупика, они будут обречены жить как чужие люди: вместе и при этом каждый сам по себе. Любовь казалась бесплодной надеждой.
Забыв о головной боли, Сано налил себе еще чашку саке. Прихлебывая теплый напиток, он мысленно вернулся к другому несчастному влюбленному — лейтенанту Кусиде. Дворцовый стражник давал Сано стопроцентный шанс быстро и безопасно для жизни завершить расследование убийства. Но в докладах детективов по Кусиде не было ничего, что свидетельствовало бы о его вине. Ни одной зацепки — ни в биографии, ни в жилище. Это возвращало Сано туда, откуда он начал: к заявлению Кусиды и попытке грабежа.
Сано потянулся к нише со встроенными полками и достал дневник госпожи Харумэ. Просматривая страницу за страницей, он снова задумался, зачем лейтенант Кусида хотел его украсть. И вдруг заметил то, что прежде ускользнуло от его внимания. Он поднес открытый дневник ближе к лампе, чтобы лучше рассмотреть.
Крошечные, сделанные тушью пометки, покрывали внутренние поля страниц там, где их соединял шелковый шнур. Сано развязал шнур и разделил листы. Значки были концевыми столбиками иероглифов, которые госпожа Харумэ написала вдоль обреза серединных страниц, скрытыми под переплетом. Составленные в последовательности, они читались так:
Когда лежим вместе в тени между двумя сущностями,Кожей касаясь обнаженной кожи,Твое дыхание соединяется с моим,твои вздохи наполняют меня,А наша кровь поет в ритме сердечных ударов.Когда ты исследуешь потайные уголки моего тела,Я открываюсь навстречу твоим прикосновениям —Ах, если бы я могла поглотить тебя целиком,Чтобы мы могли никогда не расставаться.Но увы! Твое положение и известность опасны для нас.Мы никогда не сможем пройти вместе при свете дня.И все же любовь вечна; ты со мной навсегда,как и я с тобой,В душе, хоть и не в браке.
Сано перечитал строчки, едва сдерживая ликование. Использованное Харумэ выражение «вечная любовь» никак не вяжется с укорами госпожи Кэйсо-ин в измене. Должно быть, она была увлечена кем-то другим, и любила так сильно, что, не удержавшись, доверила свои чувства бумаге, несмотря на угрозу разоблачения.
Но кто этот любовник, известный в обществе, имя которого не названо? Любой мужчина был бы предан смерти за связь с любимой наложницей сёгуна, даже женщину могла постичь та же участь, если она посягнула на любовь госпожи Харумэ. Каким образом положение этого человека могло увеличить опасность? Не послужил ли этот роман причиной прежних покушений на ее жизнь?
Сано предостерег себя от чрезмерных надежд на ниточку, уводившую прочь от госпожи Кэйсо-ин. Возможно, Харумэ написала это о матери сёгуна в более счастливый период их отношений. Хоть Сано и знал, что любовь не зависит от возраста, ему хотелось верить, что Харумэ приняла ухаживания старой, глуповатой Кэйсо-ин только ради обретения привилегий. Он надеялся, что в спрятанном стихотворении упоминается кто-то другой.
