— Клофелин? — поинтересовался Павел с интересом. — Обычная история.
— Клофелин оставь своим проституткам, — бросил Эрик. — существуют гораздо более совершенные препараты. Клиента затем мы с помощниками перевозили в больницу, где потрошили на органы — это же валюта — благодаря этому удалось домик обставить, а остальное привозили назад, сюда. Потом мы с сестрой перетаскивали тело в этот подвальчик, разделывали. Мясо засаливаем, маринуем. Нам хватает.
Павел собирался с мыслями. Слишком много шокирующей информации свалилось на него.
Та-ак. Та-ак. Нормальненько. Поедание приезжих туристов. И доказательств никаких нет. Да уж, вурдалаки новоявленные. Эрик и Татьяна…
— Вообще-то проще было бы тебя отшить, чтобы ты не путался под ногами. Тем более, что у тебя, как оказалось, проблемы с законом, — размышлял Эрик, сдвигая руками всевозможные бутылки и банки к стене, оставляя больше пространства. — но потом у Татьяны возникла мысль сделать так, чтобы ты больше никуда не уехал отсюда. Поэтому она начала тебе подыгрывать. Сначала мы к тебе присматривались, проверяли, дейстуешь ли ты один или выполняешь чье-то поручение. А потом, когда выяснилось, что ты просто неравнодушный родственник…
— А вот меня вам не удастся на запчасти разобрать, — хихикнул Павел, расслабившись, насколько позволяла вынужденная поза. — я в свое время гепатитом переболел и органы мои для пересадки не годятся.
— Да? — с некоторым сожалением произнес Эрик. — Ну что же, ничего страшного, у тебя будет другой финал. Ты, надеюсь, никаких иллюзий не питаешь? Так что оставляем тебя пока так на некоторое время. Не скучай. Пошли, Тань.
Они вдвоем ушли в эту дверь, и по чмоканью, с которым она, дверь, закрылась, Павел определил: тяжелая, солидная, серьезная дверь.
Наступила тишина и темнота. Полная. Абсолютная. Могильная.
Глава двадцать восьмая
В подобных ситуациях человек совершенно теряет чувство времени и пространства. Павел не мог понять, сколько времени он так висит. Болели затекшие кисти рук. Слева от себя под потолком он разглядел огонек датчика противопожарной сигнализации, но как этим воспользоваться, Павел не представлял.
Прошло еще какое-то время и наконец послышался знакомый зуммер. Снова подвал осветился неярким светом. В этот раз Татьяна была одна. И не одна. Она тащила за собой мольберт с натянутым холстом.
Она поставила мольберт справа, напротив прикованного к трубе Павла и подвинула к своему «рабочему столу» кресло. Затем она принесла подставку и поставила рядом с мольбертом. Взяв с полки несколько банок она их вскрыла — пок, пок, пок, и вместе с непрозрачной пластиковой емкостью поставила на подставку, чтобы все было под рукой.
— Какой сегодня день? — спросил Павел, наблюдая за ее приготовлениями.
— Это неважно, — Татьяна накладывала краски на палитру. — тебе тут не холодно? Ты наверное, есть хочешь?
— Ну уж во всяком случае, не блюда вашего рациона, — отозвался Павел. — сердца-то вам зачем? Тоже для пересадки?
— Нет, здесь условия хранения не те. Я ими рисую.
— Чего?
— Все дело в том, — тихо начала говорить Татьяна, глядя прямо в глаза Павлу. — что я при написании своих картин использую человеческую кровь и краски на ее основе. А эти дураки еще часто спрашивают, почему красный цвет так доминирует в моих картинах! Это моя слабость. У наших, так сказать, гостей мы достаем сердца, я их вскрываю и рисую портреты этих людей их сердцами!
— Так ты что, рисуешь картины кровью умерщвленных вами людей?
— Да, разумеется. Как же иначе? Только на это единственно и годны человеческие сердца. Нет, я должна оговориться: в основном для портретов и то далеко не всегда.
— И как ты готовишь краску из сердец?
— Ну просто кровью я бы не смогла писать — она на холсте плохо держится. Поэтому я добавляю смолы, лаки для загустения и закрепления. А уже обескровленные сердца я бальзамирую особым образом — тебе, далекому от химии, процесс ничего не скажет, — и натираю их в краску. Она используется непосредственно при написании деталей картины, но в основном идет на фон. У меня правило — на каждый портрет одно сердце, данного конкретного человека. Я как-то работала над портретом одного фермера из Запорожской области. У него было совсем маленькое, совершенно детское сердце, несмотря на то, что ему стукнуло пятьдесят два года. Хватило на пол-картины. Но я добавила обычной крови и замысел был раскрыт полностью. Портрет отобразил человека и на психологическом уровне, как отображение целой эпохи, можно сказать.
— То есть студентка, посетитель кафе — это реальные люди, которые гостили у вас в разное время?
— Какой ты тупой, Паш. Конечно! Потом они послужили нам пищей, а сердцем каждого из них был написан их же портрет! У меня было достаточно времени. Ужасающе много времени, поэтому изображения получились точь-в-точь!
— А что же остальные картины?
— Понимаешь, я вовсе не какая-нибудь простая сумасшедшая, которая бессознательно подчиняется той или иной безумной грезе, порыву. Нет, я должна была с величайшим напряжением воли искуственно создавать в себе безумные видения. Я должен была употреблять определенные препараты целые недели и месяцы, чтобы блуждать в безднах своих фантазий и воплощать на холсте свои мысли. Рисуя кровью картину, можно уловить самые затаенные уголки души этих людей, разве это не прекрасно?!
Она конечно, была безумна. Сколь прекрасна, столь и безумна. Речь ее завораживала, увлекала, обволакивала собственное «Я» собеседника. Павел забыл о дискомфорте и внимательно слушал эту фанатичную речь.
— Но я испытала с этим своеобразно приятным ощущением нечто совсем иное. Я почувствовала, что души людей, чью кровь я использовала, овладели моим мозгом. Они крепко засели там, прогнали мою сущность в самый дальний угол и распоряжались в моем мозгу как полновластные хозяева. И у моего маленького «я» осталось силы и власти лишь на то, чтобы изображать на полотне их самих — краской, добытой из их сердец. И у меня это отлично получается! И эти люди возрождают во мне — и со мной — свои души еще раз в моих картинах. Я — художница! Я являюсь прообразом женщины, которой все они обладали и с которой произвели на свет своих и в то же время моих детей — вот эти картины! Пойми, художник-это женщина. Словно женщина, он привлекает к себе идеи и образы, отдается им и служит им, рождая в ужасных муках свои произведения.
Она налила из пластиковой канистры в стакан темно-красной жидкости и поднесла его Павлу к губам.
— Пей.
— Не буду!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
