Лицо у Дутова посветлело.
— Молодцы, молодцы, — пробормотал он, — умыли красных. Надо полагать, после этого они уже в станицу — ни-ни? Не сунулись?
— Сунулись. Еще как сунулись. Пришли с серьезной артиллерией и пулеметами. Да только у казаков уже было оружие и встретила Изобильная гостей достойно. Устроили засаду за церковной оградой — место приметное, укрыть можно целый полк. В близлежащих домах также попрятался вооруженный люд и, когда красные втянулись в станицу, — ударили с двух сторон. Красный отряд будто корова языком слизнула — ни одного человека в живых не осталось.
— Трофеи, естественно, взяли?
— А как же иначе? Должны же мы пополнять свои склады. Взяли семьсот винтовок, двенадцать пулеметов и четыре пушки, — Богданов не удержался, потер руки.
Атаман довольно зашевелил губами:
— Богатый подарочек! Молодцы! Такого красного деятеля, как Цвиллинг, не встречали?
— Ну как же, как же! Вторым отрядом как раз он и командовал, Цвиллинг этот. Большой полководец, ежели брать его в кавычках. Но все, Александр Ильич, откомандовался товарищ Цвиллинг — на кладбище отнесли.
— Молодцы, молодцы, — вновь похвалил атаман, голос его сошел на нет, превратился в шепот — атаман долго говорить не мог, опустил голову на подушку.
— Для нас победа в Изобильной стала как глоток свежего воздуха — народ головы поднял и сам начал с колен подниматься, — сказал Богданов, — люди потянулись к оружию. Создали несколько партизанских отрядов, совершили десятка два налетов на Ташкентскую железную дорогу… В общем, дело пошло. Дальше — больше. Мы объединились с уральскими казаками, образовали защитную линию, наладили связь с чехословаками, с Самарой, провели свой съезд, — голос у Богданова сделался торжественным, звонким, оренбургский посланец приподнялся на табуретке. — Съезд просит вас, Александр Ильич, как можно быстрее вернуться на родину и взять все руководство военными действиями против большевиков в свои руки.
Лицо Дутова порозовело, он наклонил голову, притиснул подбородок к груди. Просипел:
— Пора подниматься с этого одра. Давно пора.
Через несколько дней, в сумерках, в Тургай прибыли два казака-партизана из Челябинска. Их так же, как и оренбургских посланцев, провели к Дутову в горницу.
— Батька, в Сибири советская власть ликвидирована, — сообщили они Дутову, — у нас вовсю идет восстание чехословаков…
Дутов перекрестился:
— Слава Богу!
— Восстали также станицы Третьего округа вашего войска.
— Слава Богу! — вновь перекрестился Дутов.
Через три дня поднялись станицы Первого округа. К Оренбургу подступили казачьи полки, стиснули город в кольцо. Свободной осталась лишь узкая полоска земли, примыкавшая к Ташкентской железной дороге. У красных там имелись сильные, очень маневренные бронепоезда, с которыми казаки ничего не могли сделать: едва они подступали к полотну железной дороги и выкатывали орудия на прямую наводку, как тут же, чадя трубами, появлялись блиндированные [43] чудовища и начинали палить из пушек.
После разговоров с делегатами казачьего съезда и с посланцами Челябинска, здоровье Дутова быстро пошло на поправку — он снова, шатаясь, потный, будто только что побывал в бане и не вытерся после парилки, начал выбираться на улицу, а через пару дней потребовал, чтобы ему подали коня. Саша была счастлива:
— Поднялся атаман на ноги, ожил… — она прижималась к плечу Дутова, замирала в радостном восторге.
Брат ее, прыщавый важный студент, молча ходил по двору и неодобрительно поглядывал на сестру.
Дутов был доволен — казаки выступили против красных общим фронтом. Единственная станица на подчиненной атаману земле Оренбургского войска, которая воздерживалась от выступлений, была Краснохолмская — мужики там в основном грелись на печках, иногда высовывали из-под тулупов ноги, чутко шевелили пальцами, пробуя воздух — холодный или нет, — и втягивали лапы обратно: студено, мол. Выбираться на улицу, да махать шашками им не хотелось.
Узнав об этом, Дутов помрачнел:
— Пошлите в Краснохолмскую отряд — пусть поговорят люди со стариками. Если из разговора ничего не получится — пусть берутся за плетки.
Так и поступили. Через некоторое время Краснохолмская выставила большой, хорошо вооруженный отряд. Белые силы пополнялись…
Двенадцатого июня отряд Дутова выступил из Тургая. Люди на конях сидели отдохнувшие, сытые, веселые, хорошо вооруженные, лошади под седлами лоснились, гарцевали изящно — любо-дорого было посмотреть на казачий народ. Дутов радовался:
— С такими людьми я и до Москвы сумею дойти.
Через Урал переправились около станицы Ильинской без потерь. Перебравшись на противоположную сторону реки, Дутов молодцевато встряхнулся, повел плечами:
— Вот мы и дома!
Красные знали, что атаман вернулся из Тургайской степи, и решили встретить дорогого гостя на небольшой железнодорожной станции Кувандык — послали туда лучший свой бронепоезд и летучий отряд с артиллерией: двумя пушками, поставленными на автомобильные колеса. Дутовская разведка этот факт засекла: и прибытие бронепоезда в Кувандык, и то, как пушки снимали с платформы, и количество прибывших бойцов — в общем, атаман получил полную картину подготовленной для него встречи, раскинул карту и сказал Полякову:
— Самое лучшее — дать красноперым бой на Кувандыкских высотах. Место уж больно выгодное.
Поляков прищурил глаза:
— Да. В драке этой победит тот, кто первым оседлает высоты.
— И я о том же, — Дутов, глянул на начальника штаба и, дурачась, также демонстративно прищурил глаза — настроение у атамана было приподнятое, — поэтому надо послать на высоты пешую команду. Пусть спешно займет их!
И Удалов, и Еремеев, и калмык с пограничником вошли в состав команды, они вообще находились на виду у самого Мамаева, сурового войскового старшины — тот привечал их, при встрече здоровался с казаками первым.
Наталья Гурдусова после гибели подруги сделалась неразговорчивой и рвалась в команду, чтобы отомстить за смерть Авдотьи, но Саша Васильева сказала ей:
— Не ищи кончины, пока она сама тебя не найдет, понятно? Будешь находиться около меня.
Пришлось Наталье, подчиниться: Саша пребывала в силе. Атаман, узнав о решении своей суженой, одобрил его.
На бричках по степи пешая команда пронеслась, как ветер — через несколько часов была уже у Кувандыкских высот. Пока мчались, не встретили ни одного красного разъезда, хотя встретить очень хотелось: ох, и повеселились бы они, поиграв на струнах своих «максимов»… И вообще, что может быть лучше пулеметной музыки? Только слаженный оркестр из нескольких стволов.
Группой из пяти бричек руководил калмык, помощником был назначен прапорщик Потапов. Хотя по званию калмык был ниже Потапова и комплекцию имел пожиже, но среди оренбуржцев он слыл своим, много раз проверенным в деле, а Потапов — чужаком. Впрочем, в бою тот за чужие спины не прятался, действовал хладнокровно, стрелял метко. Седые волосы он поплотнее придавливал фуражкой, на подбородок натягивал ремешок, что вызывало у пешего строя улыбку:
— Прапор, ты никак с лошадьми в забеге решил поучаствовать?
Платонов в ответ улыбался и мягко взмахивал рукой, осаживая говорившего: не стучи, дескать, копытами, парень…
Калмык остановил брички в полутора километрах от высот.
— Дальше — пешим ходом, — скомандовал он, — иначе нас засекут.
— А пулеметы? — удивленно вскинув брови, уставился на него немигающими глазами Еремеев. — А пулеметы как?
— Пулеметы тоже пешим ходом! Давай, чтобы не оказаться в заднице, подобно сверчку, решившему переночевать у бабы в укромном месте, выполняй, Еремей, приказ.
К высотам они подошли незаметно. Пулеметы установили на одной и на другой высотах, верблюжьим горбом разъехавшихся в стороны. Калмык достал из кармана часы, щелкнул медной рифленой крышкой: до атаки партизан Мамаева оставалось двадцать минут.
Спрятав часы, калмык перевернулся на спину, выбросил руки в стороны, с хрустом потянулся.
— Боже, как хороша жизнь, когда никто не стреляет, — пробормотал он расслабленно.
Никто из казаков, сгрудившихся на высоте, не ответил ему, только лица сделались умиротворенными. Сильно пахло травой, она выстреливала на свет Божий зелеными стрелками из темной, переполненной живыми соками глуби, распускалась вольно, плотно заполняя пространство. Высоко над головами трепыхались подвижными мечущимися точками жаворонки, пели самозабвенно, завораживающе, звонко — Божьи птахи эти звали к жизни, отвлекали народ от боли, забот, войны.
— Хорошо как, — будто после болезни шевельнулся в траве калмык.
Говорил он тихо, лишь для себя, но неприметный гаснущий голос его услышали все, завздыхали жалобно:
