– Конечно! Бросить Академию – и ради чего! – Тут она впервые поняла, как отчаянно важно, чтобы пьесу не сняли с репертуара. – Она должна иметь успех! Должна!
– Тогда дело улажено, – сказал Хиггс и поднял бокал. – За успех!
– За успех! – отозвалась Клодия.
– И есть еще вопрос денег, о них тоже нельзя забывать. Но, о Боже, какая ужасная пьеса!
– Тогда зачем вы ее написали?
– Я ее не писал. Господи помилуй, женщина, вы хотя бы представляете, что в той пьесе, которую написал я, дядюшка Дадли был комическим персонажем? Я все еще считаю его невыразимо комичным. Думаю, если ему дать верную роль, Уиллсон Келли – наш величайший комический актер. Что бы он ни говорил или ни делал, вызывает у меня смех. Но играть он будет не для того, чтобы посмешить зрителей, а уровень мастерства у него таков, что, вероятно, никто смеяться не будет. Ему будут много аплодировать, и кое-кто про себя застонет, а уж я – больше всех и от всего сердца.
– Тогда почему вы позволили перекроить пьесу? То есть превратить комического персонажа в романтического?
– Вы когда-нибудь видели кролика со змеей? – спросил Хиггс, сунув в рот и проглотив устрицу.
– Живьем никогда.
– И я тоже. И пожалуй, я имел в виду хорька. Зачарованность, Клодия. Вот в чем секрет. Самое ужасное в том, что кролику это нравится. Он знает, что его съедят, и все равно не может сопротивляться. Это и есть я. Кролик Хиггс и Уилсон Хорек.
– О! – сказала Клодия. Вид у нее стал чуточку несчастный.
– Понимаю ваше недовольство. Уилсон Келли – ваш старый друг, и вам кажется, мне не следует называть его хорьком.
– Ну…
– Можно… – сказал молодой мистер Хиггс, взвесив этот аргумент и решив проявить великодушие, – можно переделать его в горностая.
– Он не мой старый друг, но я благодарна ему, потому что он дал мне первый шанс, и я, естественно, ему благодарна… и… и…
– И хотите быть истинным членом труппы, как оловянный солдатик, а вы где-то читали, что стойкие оловянные солдатики всегда верны своим вождям.
– Такая штука, как лояльность, знаете ли, взаправду существует…
– Пожалуй, я буду называть его «вождь», – сказал задумчиво молодой мистер Хиггс. – Я знал, что что-то делаю не так, но никак не мог уловить, что именно. «Да, вождь» звучит намного лучше.
Оглядев зал, Клодия холодно сказала:
– Там Джон Гилгуд сидит?
– Вероятно. Или Генри Ирвинг.
– Понять не могу, зачем вы пригласили меня на ленч, – уколола она, – если хотите просто посмеяться над моей профессией, над моей ролью и над пьесой, в которой я играю. Надо всем, что много для меня значит.
– Могу сказать, почему я пригласил вас на ленч. А вам никто другой раньше не говорил?
Естественный румянец Клодии вспыхнул ярче.
– Да, вот поэтому. Вы довольно милая. Если какой-нибудь сбежавший из больницы умалишенный купит права на экранизацию пьесы и в «Таймс» напишут, что я величайший английский драматург со времен Айвора Новелло, вы выйдете за меня замуж?
– Вы круглый идиот, – рассмеялась Клодия.
– Зовите меня мистер Хиггс.
– Мистер Хиггс.
– Божественно, – сказал он и прижал руку к сердцу.
Клодия снова рассмеялась. Служить в театре действительно весело.
На протяжении той волнующей недели в Калверхэмптоне в темных и пыльных закоулках театра или в более гостеприимной гавани бара «Герб королевы» Клодия время от времени натыкалась на соавторов, всерьез занятых совместным творчеством. Молодой мистер Хиггс, подметив, что она проходит мимо, не подавал виду, но поднимал два пальца над головой и помахивал ими, изображая уши, – в напоминание, что играет положенную роль. Каждый обед или ужин урывками между репетициями проходил в спешке или на подмостках далекого от приватности бара «Герб королевы», где завсегдатаи стоически слушали веселое чириканье и тайком говорили друг другу, тщательно все взвесив: «Ох уж эти актеры». Клодия любила эти компанейские минуты. Они все были товарищами по оружию, полагались друг на друга, задействованные в совместном натиске на эмоции зрителя. Пока же она упивалась радостью баталий с равными себе и выказывала эту радость столь явно, столь охотно бралась делать чужую работу в дополнение к своей, что понемногу становилась талисманом труппы, которому причитается улыбка ото всех и дружеский шлепок пониже спины от мужчин постарше.
Утром первой костюмированной репетиции она рассматривала всякие привлекательные штучки в витрине магазина дамского белья на Кинг-стрит, когда кто-то у нее за спиной произнес:
– Да, да, горят розой, но далеко не теплые.
Резко обернувшись, она порозовела.
– Ах, это вы!
– И снова на сцене мистер Хиггс. И мне так нравится, как вы краснеете. Нам розовое ни к чему, зима ведь на носу.
– Да вы просто нелепы. Я не… я просто собиралась купить ленты…
Дженни на бал в домино пойдет,Розой оно горит.Я же ради него облачусь…
– Так я и думал, что-то знакомое. Цитата из Редьярда Киплинга в переложении Уилсона Келли.
– Мистер Келли считает, что моей гитаре нужны ленты.
– Конечно, конечно. Красивые и яркие. Говоря как автор на полставки, я вижу Зеллу с узкими красными и желтыми. Ее отец был президентом Мэриледонского крикетного клуба (надо было бы раньше вам сказать, помогло бы вжиться в роль), а ее мать – румынской королевой из Богнор Реджис возле Чичестера. Однажды вечером она играла на гитаре под дверью в сад его дома на Парк-лейн, в небе низко висела полная луна, и единственным, что она ясно запомнила с того дня, был его галстук в красную и желтую полоску и его голос, говоривший: «Как тебе это?» В остальном же, говорила она, все они на одно лицо. Вот откуда у вас эта страсть к красному с желтым.
– У вас воистину гадкий ум, дорогой мой.
Как легко она назвала его «дорогой»!
– Вам так кажется? – Он задумался, как ей показалось, несколько встревоженно.
– Нет, дорогой, конечно, нет, – поспешила утешить Клодия. Она взяла его под локоть. – Пойдемте, поможете мне выбрать ленты. – И, чуть сжав его локоть, добавила: – Только смотрите не меняйтесь.
«Это я изменилась, – подумала она. – И понятия не имею, что со мной творится».
3
– Как дела у Клодии? – спросила Хлоя, когда официант ушел за двумя коктейлями с шампанским.
– Сегодня у нее премьера. Первый вечер, так сказать, – ответил Клод и подумал: «И мой первый день. Наш первый поход в ресторан вдвоем. Жаль, что это не настоящий обед, а только ленч».
– Почему ты не там? Разве не надо ее поддержать?
– То есть подержать за руку? – Клод взял в свою руку Хлои.
– Да, пожалуй, лучше тебе оставаться в Лондоне, – улыбнулась Хлоя.
– После ленча пошлем ей телеграмму.
– Две телеграммы, дорогой. В театре в счет идет количество, а не качество. Их никто не читает, просто прикалывают к зеркалу или к ширме – ради массовости. Гримерка у нее скорее всего одна на двоих с кем-нибудь…
– С Руби.
– Вот видишь, нужно превзойти ширму Руби. Как насчет того, дорогой, чтобы вместе объехать почтовые отделения Лондона и послать ей целую кучу телеграмм от Джона и Билла, Джека и Джилл? Надо выбрать расхожие имена, а еще парочку заковыристых, чтобы она голову поломала. Весело было бы, правда? Как по-твоему, мило?
– Я буду милым и поеду с тобой по любым отделениям Лондона.
Она снова наградила его особой нежной улыбкой.
– Тогда решено.
– А еще лучше было бы, если бы ты пошла со мной на их премьеру в Лондоне.
– Извини, дорогой. Я скорее всего пойду с Иврардом. Я с ним обычно хожу.
– Кто такой Иврард?
– Иврард Хейл.
– О! Я думал, он в Южной Америке или где-то еще.
– Он к тому времени вернется. Труппа приедет в Лондон не раньше ноября. Уилл мне написал.
«Проклятие! – подумал Клод. – Не стану ревновать! Какой толк, если их столько?» А вслух сказал:
– Он не писал, как у нее получается?
– Нет, голубчик. Сомневаюсь, что ему хочется помнить, где он с ней познакомился. Он готовится поверить, что нашел свою звездочку в кабаре в Ранкорне. Очень надеюсь, что пьеса не слишком ужасная. Обычно они как раз такие.
– По всей видимости, автор учился в Кембридже в то же время, что и я.
– Нас это не спасет, дорогой, – улыбнулась Хлоя. – Но приятно знать, что вас там было двое. Как поживает Боротра?
– Боже мой, ты это помнишь?
– Ну разумеется! – удивилась Хлоя.
– Можно тебе кое-что рассказать?
– Что угодно, дорогой. Я тебя остановлю, если я это уже слышала.
– Пока я тебя ждал…
– Разве я не сама пунктуальность?
– Наверное, так. Но я пришел пораньше. Мне нравилось тебя ждать, на самом деле это – лучшая часть.
– Ах, Клод!
– Все время, пока я тебя ждал, я спрашивал себя, узнаешь ли ты меня. Я нисколько не удивился бы, если бы ты меня не узнала. Когда ты вошла, я готов был встать, подойти к тебе и сказать: «Я Клод Лэнсинг».
– Дорогой, о чем ты?
