– Дорогой, о чем ты?
– Вот что я рядом с тобой ощущаю.
Он отвел взгляд, уставился на скатерть и сказал тихо:
– Ты меня не узнаёшь. Мне хочется встряхнуть тебя и сказать: «Я Клод Лэнсинг. Я не Иврард То, Уилл Сё или Перси Десятое. Когда ты завтра пойдешь на ленч с кем-то еще, я не просто мужчина, с которым ты ела ленч вчера – того же пошиба ленч, и того же пошиба болтовня, и того же пошиба мужчина. Даже если ты меня не любишь, для тебя я отличаюсь от всех прочих мужчин, как ты отличаешься для меня от всех женщин на свете». Но ты заставляешь меня чувствовать, что я ничем не отличаюсь. Что для тебя я не Клод Лэнсинг, а просто понедельничный мужчина, на месте которого вполне мог быть любой другой.
Поток горьких фраз еще извергался, а он уже думал: «Дурак, чертов дурак, ты все испортил! Счастливый ленч и счастливые дурачества после него с рассылкой телеграмм, поцелуй в такси. Теперь ты испортил твой единственный день и другого не получишь».
Официант принес коктейли.
– Давай выпьем за Клодию, ладно? – предложила Хлоя и подняла бокал.
– Хлоя, – несмело сказал Клод, – извини, дорогая, наверное мне просто хотелось выпить.
– Какая я умница, что вспомнила, как ее зовут, верно?
– О, милая, – с несчастным видом забормотал он, – не знаю, что на меня нашло… прости, пожалуйста.
– Зачем говорить то, за что тебя нужно прощать, едва ты это сказал? Если ты считаешь меня охотницей за черепами, старающейся собрать вокруг себя побольше мужчин и ни в грош их не ставящей, так и скажи, и держись этого, и, возможно, будешь прав. Уверена, ты где-то читал, что женщины любят, чтобы с ними обращались грубо. Что ж, ты окажешься единственным мужчиной, который был когда-либо со мной груб, и возможно, кто знает, я буду тобой восхищаться. Но ты хочешь и того, и другого. Ты хочешь говорить гадости и чтобы эти гадости попали в цель, и ты хочешь, чтобы после того, как ты их сказал, я не обиделась, не рассердилась и относилась к тебе, как раньше. Довольно трусливо, Клод Лэнсинг.
«И это еще одно ее свойство, – подумал он, – она ясно видит меня насквозь, она понимает, что именно я сделал, и ее слова – чистая правда». И в следующую же секунду подумал: «То, что я сказал, чистая правда, только выразился я неудачно».
И посмотрел на нее, очаровательно улыбаясь.
– Знаешь, мне на ум приходит множество мыслей – и все как одна безнадежные.
– Одна, возможно, и нет. – В уголках рта Хлои заиграла улыбка.
– Тогда предлагаю только названия отдельных глав. Первая: Я не вполне уверен, но я правда думаю, что ты еще красивее, когда сердишься… – Осекшись, он сказал: – Нет, у меня недостаточно опыта, об этом я дам тебе знать позднее. Вторая: Ты знаешь толк в ссорах и считаешь, что если любишь ссоры, надо наслаждаться ими сполна. Третья: Ты совершенно права, мне не следовало извиняться. Извиняться непростительно. Четвертая: То, что я сказал, правда, и по меньшей мере десяток мужчин тебе это уже говорили. Только выражались не так неуклюже, как я, и не делали это ни с того ни с сего. На самом же деле мы пытались сказать: «О Боже, как бы мне хотелось, чтобы ты меня любила!» Пятая: Слава тебе Господи, у нас ленч, поэтому у меня есть еще полчаса, прежде чем ты попрощаешься со мной раз и навсегда. Очень надеюсь, что ты голодна, дорогая. Кофе тебе тут понравится, его варят просто восхитительно. Шестая: Все сводится к тому, что когда ты влюблен, ты беззащитен. Предмет твоих чувств может ударить тебя так, тогда и там, где ему вздумается. Меня это задевает, и у меня вдруг возникло ужасное желание прорвать твою защиту и как-нибудь тебя уязвить. По крайней мере мне кажется, что дело в этом. Но все так сложно. У меня все чаще появляется чувство, что жизнь вовсе не тарелка с вишнями.
– Действительно нет.
– Так я и думал.
– Я не просила меня любить, дорогой, – печально сказала Хлоя.
– Лгунья.
Хлоя удовлетворенно рассмеялась, словно принимала комплимент – или так показалось Клоду.
– Ты ходячее приглашение к любви. Ты не просишь лишь об одном: чтобы тебя в этом винили. Как если бы один знакомый долго распространялся про сигары, которые ты прислал ему на Рождество, тогда как ты послал только открытку. Лишает привычного комфорта и уверенности в себе.
– Ты говорил как умудренный годами человек, дорогой. Тебе правда только двадцать три?
– К несчастью.
– Но почему? Прекрасный возраст.
– Если только девушке, в которую влюблен, не двадцать восемь.
– Двадцать семь, дорогой.
Он посмотрел на нее подозрительно.
– Ты мне говорила, что двадцать восемь.
– Да, но с тех пор у меня был день рождения.
– Как же я тебя люблю! – то ли со вздохом, то ли со смехом воскликнул Клод. – Как же я люблю с тобой разговаривать. Когда у тебя был день рождения?
– Совсем недавно. Смотри, дорогой, вот принесли твою семейку снетков. Съешь их опрятно, будь паинькой.
– Жаль, что я не знал про твой день рождения. Когда он был, Хлоя? – Он положил в рот кусочек рыбы.
– И хорошенько хвостики подбирай. Так-то лучше. А у тебя когда день рождения, дорогой? Я свяжу тебе слюнявчик.
– Я не верю, что у тебя был день рождения.
– Ну, на самом деле еще не был.
– Так когда же он?
– Никак не отстаешь, все спрашиваешь и спрашиваешь. Он уже есть, если так хочешь знать. Сегодня.
– Но… но… но…
Невероятно! Невероятно, что она его – его! – почтила своим присутствием в такой день или, решив почтить его, не поставила его в известность. Невероятно, что, получив такую привилегию, он как раз в этот день решил ее оскорблять.
– Не могу поверить, – сказал он наконец. – Нет, я не хочу сказать, что тебе не верю, – быстро добавил он, – но… королю следовало бы устраивать праздник в честь тебя в Букингемском дворце, а ты ешь ленч со мной.
Все одобрение выразилось в ее взгляде, сказала же она только:
– Ты говоришь очень милые комплименты, дорогой. Томми устраивает для меня небольшую вечеринку сегодня в «Клэриджесе». Я подумала, что было бы очень приятно, если бы мы с тобой без помпы встретились за ленчем.
– Кто такой Томми?
– Просто понедельничный мужчина, – с невинным видом ответила Хлоя. – Тот, с кем я сегодня обедаю.
– О, Хлоя!
Вслед за раскаянием пришло внезапное ощущение одиночества, когда он подумал про праздник в честь дня рождения Хлои. Томми, и его друзья, и ее друзья шумно веселятся, а он безоговорочно вне их круга, вне множества орбит, пересекающихся с орбитой жизни Хлои. Ему ненавистна была ее свобода от него – не только сегодня вечером, но и во множество вечеров, дней и ночей, тогда как он никогда от нее не свободен.
И словно бы она была незаинтересованной третьей стороной, к которой можно обратиться за сочувствием, он спросил:
– А ты когда-нибудь была влюблена?
Такой вопрос как будто не нуждался в ответе, но тихо, точно самой себе, Хлоя ответила:
– Однажды.
4
Когда занавес поднялся в десятый и последний раз, Уилсона Келли это застало врасплох. По правде говоря, он даже стоял спиной к зрительному залу, держа у подбородка скрипку, поскольку кто-то из труппы (надо думать) попросил:
– Сыграйте нам еще ту чудную штучку, мистер Келли. Я был в гримерной, оттуда плохо слышно.
А потому, учитывая, что спектакль закончился и публика предположительно расходится, мистер Келли берет с рояля скрипку и спрашивает:
– А, ты вот про ту?..
Как вдруг круглый идиот Симмонс снова поднимает занавес.
По счастью, «кто-то из труппы» обратился со своей просьбой из-за кулис, поэтому мистер Келли, по долгому опыту умеющий разрешать подобные ситуации, оказался на сцене один. К зрителям он повернулся с чарующе смущенным видом, а поскольку для сегодняшних зрителей, как и для всех зрителей повсюду, неожиданное появление театральной кошки и преждевременное поднятие занавеса – всегда лучший момент любого спектакля, они приветствовали его дружеским смехом и новым взрывом аплодисментов. И снова послышались громкие крики:
– Речь!
Уилсон Келли комично перевел взгляд со скрипки в одной руке на смычок в другой, явно недоумевая, как они тут очутились и как бы от них избавиться, потом, чуть пожав плечами, точно смирялся с судьбой, решил подстроиться под интимность обстановки и сделать все, что в его силах.
– Леди и джентльмены, – начал он. – Или лучше сказать друзья? Нет! Памятуя о моих прошлых связях, о связях моих предков с этим прекрасным и историческим городом, я рискну сказать… Дорогие сограждане!
За кулисами молодой мистер Хиггс сказал Клодии:
– Чудесно. Чудесно, чудесно и еще раз чудесно. И надеюсь, вы отдаете себе отчет, что после столь бурных оваций подобная сцена будет повторяться в каждом городе на пути турне? Говоря словами Диккенса, я никогда вас не покину, мисс Микабер. Я последую за вами повсюду. Ради вас обеих.
– Это ведь вы прислали цветы? – прошептала Клодия. – За подписью «Зайка»?
– Я сомневался, угадаете ли вы. Понимаете, если бы я подписал карточку «мистер Хиггс», или своим настоящим именем, или даже Кэрол, пришлось бы послать букет Руби и, если уж на то пошло, остальным дамам в труппе. Конечно, когда доберемся до Лондона, я все сделаю по правилам. А тут я решил, что достаточно будет по букету двум моим главным героиням – одной на сцене, одной реальной.
