это всегда бываетъ лишнею роскошью):
— Скажи на милость, Ревекка, чего ты вѣчной вздыхаешь и злишься? допрашивалъ отецъ мою мать, недовольнымъ тономъ.
— А по твоему какъ, радоваться, что ли?
— Наше положеніе жалкое, — это правда, да вѣдь бываетъ и хуже!
— Большое утѣшеніе, нечего сказать.
— Ты всегда ропщешь, а еще набожная!
— Ну, ужъ о набожности лучше молчалъ бы, когда другіе молчатъ.
— Не ты ли та, которая молчитъ?
— Еслибы я вздумала говорить, ты не то бы услышалъ.
— Въ чемъ же ты можешь меня упрекнуть?
— Еще спрашивать вздумалъ!
— Да въ чемъ же, въ чемъ? настаивалъ отрцъ.
— Не думаешь ли, что Богъ забылъ прошлые твои грѣхи?
— Какіе грѣхи?
— Да тѣ грѣхи, за которые… Мать замолчала.
— Да какіе же?
— Что толковать! Ты самъ хорошо знаешь. Но за что же я, я-то за что страдаю, Боже мой?
— Ты — дура, что съ тобою толковать!
— Ты-то больно уменъ. Много проку отъ твоего ума. Насмѣхаться надъ вѣрой — не много ума нужно.
— Да когда же я насмѣхался надъ вѣрой?
— Всегда и при всякомъ случаѣ.
— Повторю еще разъ, что ты дура, и больше ничего. Я насмѣхался надъ глупостями, а ты эти глупости смѣшиваешь съ вѣрой.
— У тебя все — глупости, а ты своимъ великимъ умомъ, и такихъ глупостей не выдумалъ.
— И слава-Богу что не выдумалъ: достаточно глупцовъ и безъ меня.
— И сына портишь.
— Чѣмъ же я сына порчу?
— А вотъ, мелешь всякій вздоръ при немъ, вотъ онъ себѣ и забралъ въ голову, что можно и не молиться.
— Отчего же ты не надзираешь за нимъ? Ты же знаешь, что у меня свободной минуты нѣтъ.
— Желала бы, чтобы ты возился цѣлые дни на кухнѣ и съ этими проклятыми дѣтьми.
— Погоди, Ревекка, потерпи, все перемѣнится къ лучшему, задабривалъ отецъ.
Наступила пауза.
— О моихъ молитвахъ заботятся, а о сапогахъ и кафтанѣ и не вспомнятъ, проворчалъ я въ носъ.
— Послушай, жена! послышался опять голосъ отца.
— Что?
— Знаешь, что меня больше всего огорчаетъ въ нашемъ бѣдномъ положеніи?
— Что?
— То, что мнѣ совѣстно пригласить кого-нибудь изъ моихъ откупныхъ сослуживцевъ.
— Нашелъ о чемъ безпокоиться! По мнѣ, хоть бы они всѣ провалились.
— Что такъ?
— Знаю я ихъ. Это безбородники и голозадники. Они такъ же похожи на евреевъ, какъ я — на турка.
— Но, все-таки, они мои сослуживцы. Отъ нѣкоторыхъ я завишу. Если захотятъ, меня вытурятъ изъ службы; тогда еще хуже будетъ, Ревекка!
Опять наступила пауза.
— Отчего же ты ихъ не пригласишь, коли они люди нужные? спросила мать, мягкимъ уже голосомъ.
— Какъ же пригласить въ такую конуру? При томъ, дѣти ошарпаны, оборваны; совѣстно. Да и чѣмъ ихъ угостить прикажешь?
Мать глубоко вздохнула.
— Жена, ты не разсердишься? продолжалъ отецъ заискивающимъ голосомъ.
— Чего?
— Нѣтъ, ты скажи мнѣ, разсердишься или нѣтъ?
— Да чего же я стану сердиться?
— Да кто же тебя знаетъ. Ты, въ послѣднее время, просто изъ рукъ вонъ зла сдѣлалась.
— Хотѣла бы я видѣть другую на моемъ мѣстѣ. Запѣла бы она тебѣ не то еще. Однако, что хотѣлъ ты сказать?
— Знаешь, Сара, наша дѣвка хоть куда, пора серьёзно подумать о ней.
— Еще бы!
— Мнѣ приглянулся одинъ, изъ конторскихъ…
— Ни слова. Я этой безбожной сволочи на порогъ не пущу.
— Вотъ уже и разъярилась, еще не дослушавши. Увѣряю тебя, Ревекка, юноша — хоть куда. Красивъ, уменъ, конечно не ученый, да Богъ съ ней съ этой ученостью, лишь бы Сарѣ хорошо жилось. Приданаго вѣдь у насъ — Богъ подаетъ; нечего, значитъ, высоко залетать, а этотъ хорошее жалованье получаетъ, мастеръ своего дѣла, хорошо порусски пишетъ и говоритъ.
— Безбородникъ, небось?
— Да у него борода еще и не показывалась.
— Голозадникъ, конечно?
— Что толковать тамъ о пустякахъ! Такая мода пошла, и баста. Притомъ, когда будетъ твоимъ зятюшкой, передѣлаешь по своему. Ты вѣдь у меня на это мастерица.
Послышался сочный поцѣлуй.
— А его родители? Ты ихъ знаешь?
— Нѣтъ. Какое намъ дѣло до его родныхъ. Нечего заботиться о ясляхъ, коли конь хорошъ.
— Ну, ужь за это извини; я изъ незнакомаго роду не приму въ свой домъ.
— Какъ знаешь, отрѣзалъ съ досадою отецъ и замолчалъ.
— Зельманъ! позвала мать. Отецъ не отвѣчалъ.
— Зельманъ! повторила мать.
— Оставь меня, я спать хочу.
— Не бѣсись же, Зельманъ, задабривала мать.
— Ты и праведника взбѣсишь своимъ глупымъ упорствомъ.
— А такъ-какъ ты не праведникъ, то могъ бы и не чваниться.
— Что тебѣ нужно?
— Ты вотъ заботишься о Сарѣ, а забываешь, что у насъ есть старшій сынъ; прежде надобно его пристроить.
— Ну, онъ и обождетъ.
— Ты никакъ съ ума спятилъ. Какъ это обождетъ? Слыханое ли дѣло, чтобы младшій членъ семейства вступилъ въ бракъ прежде старшаго? Развѣ ты такіе порядки заведешь?
— Его я хотѣлъ бы отдать въ науку.
— Въ какую такую науку?
— Ты же знаешь давнишнюю мою мечту, сдѣлать сына докторомъ. У него хорошія способности…
— Тсс… ни слова больше. Я скорѣе отдамъ Срулика въ рекрута, скорѣе задушу его собственными руками, чѣмъ сдѣлаю съ него ренегата (мешумедъ).
— Ишь, злая какая! подумалъ я, еще больше навостривъ уши.
— Ты, Зельманъ продолжала мать: — пригласи конторскихъ. Если молодой человѣкъ понравится мнѣ, то можно будетъ условиться, а свадьбу все-таки отложимъ до тѣхъ поръ, пока не оженимъ сына. Иначе и думать не смѣй, Зельманъ!
— Пригласи! но какъ пригласить? нужно убрать наше жилище хоть какъ-нибудь, да дѣтей и Сару пріодѣть, а денегъ гдѣ взять?
— А ты бы попросилъ откупщика выдать тебѣ впередъ.
— Попросить? Такъ и дастъ, держи карманъ!
— Объяснишь, какая необходимость и — дастъ.
Наступило молчаніе.
— Хотѣлось бы мнѣ знать, что будетъ изъ нашего Сруля, начала мать опять.
— А что?
— Да то, что онъ цѣлые дни баклуши бьетъ. Ты бы его отдалъ какому-нибудь учителю, а то, чортъ знаетъ, что изъ него выйдетъ.
— Ну, ужь извини, матушка, учителямъ не изъ чего платить намъ.
— Хоть самъ бы ты съ нимъ позанялся.
— Когда прикажешь, не по ночамъ ли?
— Ну, хоть товарища[54] отыскалъ бы ему, все-таки лучше, покрайней мѣрѣ на глазахъ торчать не будетъ, какъ бѣльмо какое.
— И дровъ таскать тебѣ не будетъ, добавилъ я шопотомъ.
— Я поручу знакомому меламеду отыскать ему товарища. Я просилъ уже нашего конторщика, поучить Сруля русскому письму и конторской части.
— Этого еще недоставало, тамъ его еще не было!
Разговоръ прекратился и на этотъ разъ не возобновлялся больше.
Меня разговоръ родителей привелъ въ восторгъ. Я изъ него почерпнулъ одно: что въ скорости я буду одѣтъ, обутъ и слѣдовательно… Отъ этой мысли сердце запрыгало у меня въ
