он сам покончил с собой. Денег у них было очень мало, и Луизе пришлось вступить в длительную борьбу с социальной службой, чтобы ее детей не забрали в приемные семьи. Она не желала принимать подачки, и, когда она отказалась от бесплатного куска свинины, в службе стали называть ее сумасшедшей, хотя есть свинину ей запрещало вероисповедание – церковь адвентистов седьмого дня. Ситуация немного улучшилась, когда у матери Малкольма появился ухажер, но только до тех пор, пока тот не бросил ее; разум ее начал меркнуть.
Она говорила сама с собой и перестала готовить и убирать. «Наш якорь не выдержал»[216] – так описал это взрослый Малкольм в долгую ночь, когда он бродил туда-обратно и вспоминал все похороненные детали печальной жизни Луизы Литтл для своей книги. В конце концов у нее случился нервный срыв, и против воли детей ее забрали в государственную психиатрическую больницу в Каламазу, штат Мичиган, в семидесяти милях от семейного дома, где она прожила следующие двадцать шесть лет. Дети Литтлов попали под опеку суда, и местный судья распределил их по приемным семьям. «Белый мужчина, которому дали под опеку детей черного! Современное, легальное рабовладение в чистом виде – и всё из лучших побуждений»[217].
Малкольма отчислили из школы и отправили в приют в Мейсоне в двенадцати милях от Лансинга. Мальчик стремился помогать и был явно неглуп; ему позволили посещать среднюю школу в Мейсоне, а не ходить в исправительную школу с остальными приютскими. В классе кроме него учились еще только двое небелых детей, и, хотя он был первым по успеваемости среди сверстников и старостой класса, он всегда понимал, что, скорее, выполняет роль маскота[218], «словно розовый пудель»[219]. Неистребимый расизм с улыбками на лицах подрывал дух Малкольма, и, когда любимый учитель английского языка посоветовал ему не мечтать о профессии адвоката, а выбрать что-нибудь более реалистичное, например плотницкое дело, он бросил школу, переехал в Бостон и влился в «отвязный, кипучий»[220] мир мелкой преступности.
В тюрьме у него появилось время осознать, что он потерял. Под влиянием Бимби он прошел курс обучения английскому языку по переписке, а затем и латыни, восстановив базовые знания, забытые за годы, проведенные на улице. Несколько его братьев вступили в сепаратистскую организацию «Нация ислама» и в письмах рассказывали Малкольму о волнительных идеях ее лидера, Элайджи Мухаммада, который проповедовал, что белый человек – это дьявол, а у черного человека из памяти силой стерли историю. Позже Малкольм разочаруется в учениях Мухаммада, но на тот момент он увидел в них спасение для своего разума и души.
В 1948 году сестра Элла добилась его перевода в прогрессивную, экспериментальную исправительную Норфолкскую колонию в тридцати милях к югу от Чарлстауна. Ее построили за пять лет до Льюисбергской тюрьмы, и в ней тоже была огромная библиотека, состоявшая из личной коллекции местного белого миллионера Льюиса Паркхёрста, который особенно интересовался историей и религией и собрал внушительное количество литературы об отмене рабства. Именно в библиотечной комнате Малкольм Икс увлекся чтением – сначала оттого, что ему не хватало уличного словарного запаса для пересказа и обсуждения удивительного учения Мухаммада. Свой лексикон он расширял простым переписыванием словаря от корки до корки, хотя сначала с непривычки он с трудом выводил буквы. Он выписывал по странице в день, и каждое новое слово открывало для него новую часть мира; когда их набралось двести тысяч, он впервые ощутил себя действительно свободным. Он наконец начал понимать книги, которые брал в библиотеке. Ему больше не приходилось читать по диагонали, пропускать куски или гадать. Он читал постоянно и ненасытно. «История цивилизации» Уильяма Дюранта, «Очерки истории цивилизации» Герберта Уэллса, «Открытия генетики» Грегора Менделя, «Души черного народа» Уильяма Эдуарда Беркхардта Дюбуа, «Дневник о жизни на плантации в Джорджии» Фанни Кембл. Кант, Шопенгауэр, Ницше.
В тюрьме свято верили в исправительную силу чтения, и любому желающему разрешалось брать сколько угодно книг. День за днем Малкольм Икс лежал на койке и вчитывался в прошлое. Он читал о рабстве («Я никогда не забуду своего потрясения, когда я начал читать о тотальном ужасе рабства»[221]), восстании Ната Тёрнера, Геродоте, опиумных войнах, о британцах в Индии, о Махатме Ганди. Так белый человек – это дьявол? История подтверждала: да. После выключения света в десять часов он садился на пол у двери и продолжал чтение пятидесятивосьмиминутными подходами, запрыгивая обратно в кровать во время ежечасного патруля надзирателей. Он так увлекся, что даже не думал о собственном приговоре. «Много месяцев я даже не вспоминал, что сижу в тюрьме, – писал он спустя два десятка лет. – Откровенно говоря, я еще никогда в жизни не был так свободен»[222].
Свободу ему давало знание. С каждой книгой перед ним открывался новый аспект истории закоренелого, разлитого в реальности расизма. В этом новом резком свете ему предстояло пересмотреть всю свою жизнь. То, что раньше казалось трагедией или ошибкой, от утраты родителей до собственного заключения, начинало вырисовываться как последствия глобального, древнего, как история системы белого превосходства, нелепого, насильственного господства одних типов тел над другими. То же откровение случилось с Андреа Дворкин, когда она впервые прочитала «Политику пола». Сидя в камере, Малкольм осознал, что находился в тюрьме с рождения, и впервые задумался о том, как он может этому сопротивляться.
Революционный анализ расизма – это не та реабилитация, на которую рассчитывала администрация Норфолкской тюрьмы, и последний год срока Малкольма отправили отбывать снова в Чарлстауне. Отнятые привилегии не печалили его. Свободное время он проводил за тем, что делился приобретенными знаниями с каждым черным заключенным, способным воспринимать идеи Мухаммада. Он уже сменил роль ученика на роль учителя – переход, очень символичный для движения за гражданские права последующих десятилетий.
* * *
В тюрьме Малкольм нашел свободу, но это не значило, что он одобрял этот институт. Напротив,
[ любому, кто считает себя глубоко сочувствующим другим человеческим существам, следует хорошо, хорошо подумать, прежде чем отправить человека за решетку – в клетку. Я не говорю, что нужно упразднить тюрьмы, но необходимо упразднить решетку. За решеткой человек не может переродиться. Он никогда ее не забудет. Воспоминания о решетке будут преследовать его до конца жизни[223]. ]
Что в действительности делает решетка с памятью и разумом человека? Какой эффект оказывает тюрьма на саму личность в клетке, а не на показатели рецидивизма? Пока Малкольм Икс изучал библиотеку Норфолкской тюрьмы, в свет вышло эссе давней подруги и коллеги Райха Эдит Якобсон. Это была одна из первых попыток психоаналитика исследовать психологические последствия заключения – и уж точно первая, написанная аналитиком,
