С утра я решил оставить 713‑й «на закуску». Была пятница, 20 апреля, время католической Пасхи, которую здесь отмечали с большим размахом. Повсюду в холлах отеля были расставлены искусно составленные композиции из шоколадных яиц и фигурок различных зверушек – в основном кроликов и уток, украшенных цветами и лентами. Мальтийцы не пекут куличей и пасх, не расписывают яйца. Вместо этих знакомых мне пищевых услад праздника были другие – творожные торты и шоколадные фигурки.
В этот день отели обычно пустеют рано: туристов вывозят по городам и весям, чтобы они поучаствовали в торжественном ношении статуи Христа по улицам вместе с местными жителями. Тяжелые, резные, покрытые позолотой носилки с фигурой Иисуса таскают по улицам в течение нескольких часов. Впереди марширует военный оркестр, за ним идут чинные старички во фраках и черных котелках – самые уважаемые в городе люди, процессию замыкает толпа зевак. Обычно это длится два или четыре часа, а после горожане сходятся на нейтральной территории между своими городами и колоритно спорят, чей Христос был лучше. И все же торжество мало чем отличается от праздников в других закоулках мира. Те же нарядные семьи, с колясками и детишками, несущими в руках воздушные шары, молодежь с бутылками пива в руках, потрясающие девицы в юбках, больше напоминающих набедренные повязки, старушки, держащиеся стайкой, работники муниципалитета в белых сорочках и галстуках. А после – ветер носит по площадям обертки из-под попкорна и разноцветные шкурки лопнувших шаров…
…Я втолкнул тележку в «плейбойский» номер в полной уверенности, что хозяина в нем нет, так как на ручке двери висела синяя табличка. Я достаточно резко вошел в комнату и тут же потерял дар речи, превратившись в жалкого, парализованного страхом червяка: обе постели были заняты. На одной кто-то храпел, накрывшись простыней, на другой лениво барахтались два тела.
– Тебе чего, ублюдок? – услышал я голос, долетевший до меня, как сквозь плотный слой ваты. Я инстинктивно согнулся, едва ли не вдвое.
– Прошу прощения, сэр. Но я думал, что здесь никого нет… – забормотал я.
– А ты кто такой?
Он сел на постели, из-под его руки выглянула растрепанная женская головка. Парочка с любопытством уставилась на меня.
– Я, сэр… Я убираю в номерах… Я сейчас уйду, простите, что потревожил…
Я попятился назад, таща за собой тележку, правое колесико которой как назло вывернулось в обратную сторону и тормозило движение. Мне было противно. До этого у меня никогда не было подобных ситуаций. Тех, за кем приходилось подтирать сопли, я воспринимал отвлеченно. Они были для меня не более чем фантомы, инопланетные пришельцы, которых я никогда не видел. А тут передо мной сидел парень со слегка одутловатым смуглым лицом и равнодушными пустыми глазами, эдакий «молокосос, косящий под битника» (как выразился бы Джейк).
– Эй, ты! – крикнул он мне в спину. – Принеси-ка нам пожрать!
– Сэр, номер ресторана 019, – сказал я, указывая глазами на телефон.
– Ты принеси! – настойчиво повторил он.
– Сэр, это не входит в мои обязанности. Я не имею права… – залепетал я.
– Вот ублюдок! Что за обслуживание в это паршивом отеле?! – Он обернулся к женщине, и она противно захихикала. – Эти мальтийцы какие-то недоноски! Мало их англичане дрючили! Я сказал – живо принеси нам пожрать!
Потом я ничего не помню, кроме дрожи, охватившей меня. Во мне совершенно неожиданно взыграла «национальная гордость». Я подошел и саданул ему так, что он откинулся на подушку, не успев даже охнуть.
– Я не распоряжаюсь на кухне, сэр, – вежливо повторил я, потирая кулак. Дрожь усиливалась и переходила в отчаянное ликование. Я больше не оборачивался и с грохотом выкатил тележку в вестибюль. С минуту я ждал, что он выскочит за мной, но этого не произошло. Очевидно, я здорово накостылял ему.
Жить мне оставалось максимум пару часов, пока он оденется, приведет себя в порядок и побежит жаловаться начальству. Я мог бы бросить тележку сейчас, прямо на середине коридора и уйти. Но я спокойно покатил ее к следующей комнате, пытаясь унять дрожь. Я почувствовал, как во мне разворачивается и вибрирует пружина. Да, я безумно боялся потерять эту работу, изо дня в день я медленно, но верно превращался в китайского болванчика, на лице которого застыла подобострастная улыбка. И вдруг в этот праздничный день болванчик приказал долго жить! Я понял, в чем дело: с первого дня работа и само мое положение казались унизительными. И держал я себя соответственно. До того момента, пока меня никто не трогал. Значит, с удивлением подумал я, дело было во мне самом: я придумал себе маску и старался соответствовать ее скорбному застывшему выражению. Но как резко мне удалось ее скинуть! На меня вдруг напал приступ безудержного веселья. Я был здесь, на своем этаже, царем и богом! Изо дня в день я вывозил тонны мусора, очищая свои владения от продуктов жизнедеятельности своих подопечных, а они… они делали для меня множество других полезных дел. Заключали сделки на поставки моего любимого пива, например, как коммивояжер из 705‑го, разрабатывали новые технологии в мобильной связи, как господин из 719‑го, или заботились о дизайне моей одежды, или придумывали лекарства, или рисовали картины, или… играли джаз, чтобы я мог слушать его по вечерам… Этот огромный человеческий муравейник тесно связан между собой незримыми, но прочными нитями, и я был его частью. Причем, очень важной, практически – сокровенной, ведь человек никогда не показывается остальным с худшей стороны, и только я мог видеть всю изнанку, как она есть. Более того, они доверяли мне эту изнанку. И были беззащитны перед моим зорким глазом.
Несмотря на боль в руке, я рьяно принялся за уборку номеров. И фотография американских детишек, купальники и блузки, разбросанные по стульям, содержимое мусорных корзинок, пепел на коврах, грязные стаканы и забрызганные зубной пастой зеркала уже не вызывали у меня отвращения. Жаль, что это чувство пришло ко мне поздно. Я даже немножко напевал что-то себе под нос. Убирая в очередной комнате, я уловил краем уха, как в начале коридора щелкнул замок, раздались возбужденные голоса и загудел лифт: мои подопечные пришли в себя и направились жаловаться хозяйке отеля. Мне нужно было успеть заглянуть в 713‑й.
Там, как всегда, шторы были плотно задернуты, постель прибрана. Я огляделся. Странно, мне показалось, что здесь кто-то есть, будто бы за минуту до моего прихода женщина надела шапку-невидимку. Как и в первый раз, горела настольная лампа, на журнальном столике у балкона стояла недопитая чашечка кофе, мне даже показалось, что в воздухе еще не растаяло легкое облачко духов. Если бы я был слепым, точно поводил бы в пространстве руками, чтобы нащупать живую плоть, играющую со мной в прятки. Книга лежала на прежнем месте, на тумбочке, и была закрыта. Я принялся листать ее. Записки в ней не было, закладки тоже. Я, как инспектор уголовного розыска, перевернул ее и встряхнул над кроватью. Ничего!
Мне стало стыдно. Прожив добрую половину своей дурацкой жизни, я остался полным кретином. Что дало мне основания думать, что меня заметили? Что кто-то заинтересовался мной, хотя бы на уровне игры? И зачем мне это было нужно? Да, эта книжка растрогала меня. Но только потому, что это была первая «взрослая» книжка, прочитанная мной после романов Фенимора Купера и Стивенсона. Ну и что с того?
Я еще раз поворошил страницы, нашел отчеркнутую мной фразу… Если завтра меня уволят, я, пожалуй, узнаю у администратора, кто живет в этом номере, и попрошу хозяйку книги продать мне ее. И – долой всяческую романтику! Думая так, я все же продолжал вглядываться в текст. Я помнил, на какой странице оставил записку с вопросом «Кто ты?», и еще раз пробежал ее глазами. Нет, я не ошибся! Еле заметной линией было отчеркнуто следующее: «Никогда не стремись знать слишком много! Чем меньше знаешь, тем проще живется. Знание делает человека свободным, но и несчастным…»
* * *
Мне нужно было смирить свой гонор. Недаром же он считается одним из грехов. Сегодня, кажется, мне это удалось. Оказывается, он жил во мне все это время. Наверное, поэтому я всю жизнь ждал, что кто-то придет и осчастливит меня. А кого осчастливил я?
Я всегда боялся заходить в своих мыслях так далеко. Но сегодня…
Я намеренно уехал на обед в Мдину – город находился через ров от Рабата, его окружали толстые крепостные стены, и внутри этих стен стояла такая тишина, что, казалось, ты попал в город мертвых. В ожидании своей порции жареных кальмаров я и пытался осмыслить происшедшее. Если «плейбой» сообщил о моем поведении, меня могут вызвать на разговор уже сейчас, но ничего – пусть потерпят до вечера.
Итак, итак… Разве не по моей глупости, не по моей гордыне погиб безобидный Бо? Разве не я подбил его на пари? Если мне в ту пору было все равно, как распорядиться своей жизнью, какое я имел право распоряжаться чужой?
