Вас видела. Очень странно… А вечером вчера, читая письмо Ваше «сейчас ровно 11 часов вечера…» — читая именно
эти слова, слышу бой башни — 11!! Все что Вы пишите — я знаю, угадываю наперед. Пугающе…
Пишите мне, только не надо ничего, что «auffallend»[104]; ради Бога, не надо ни духов и ничего! Все, все есть, что надо. Мне так немного надо! Я грим употребляю очень редко, только, чтобы не быть «отсталой». У меня еще очень свежи краски — это мой козырь, — и не выносит лицо никакой «приправы». Даже мыло не выношу я
для лица, и моюсь только холодной, очень холодной водой. Да, как Дари! Дари сегодня снилась! Какой у меня голос? Пою я меццо-сопрано или даже альтом. Грудной голос. Нам нужно видеться!.. Я знаю, что я
должна Вам многое сказать… но отчего же не могу?.. Не могу… Я отдохну немного и напишу. Не сердитесь. Берегите же себя! Нам нужны силы. Пишите же «Пути»! Бог Вам в помощь! Муж мой многое знает (* и это очень сложно!). Я слишком плескалась счастьем — не могла иначе, не могла и лгать. Помолитесь крепко и за меня. Мне очень тяжело и сложно!
[На полях: ] Мысль, что и Вы страдаете — всего ужасней. Берегите себя!
Все, все здесь правда.
Скоро постараюсь написать. Вся я с Вами. Душой и сердцем Ваша.
51
О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву
2 окт. 41 г.
4 ч. вечера
Милый, дорогой, чудесный, любимый!
Только что отправила Вам открытку и спешу послать вот это. Я так безумно взволнована.
Я боюсь, что Вы меня не поймете… Я там писала, что я потрясена. Боюсь, что Вы поймете это, как нечто отрицательное?! Нет, я вся, до глубины глубин моей души, и любящей, и православной, и русской — _п_о_т_р_я_с_е_н_а. Потрясена любовью, счастьем, нежностью, всей ужасной сложностью, которая _в_д_р_у_г_ возникла. Эта сложность не во мне и не в Вас.
Ведь у меня еще другая жизнь есть…
Я коснулась лишь слегка Вашего «вопроса между строчек, между машинных строчек, от руки…» (Это не слезы — вода-роса из розы!)
Это так огромно, так удивительно огромно, что мне нет сил собраться мыслями и чувством.
Конечно не «омрачило»! Как же Вы могли это подумать.
Но это так… так серьезно… И… если бы я была свободна! Я все Тебе бы дать хотела! Все, все!
Сережечку твоего, если не вернуть, то повторить; хоть тенью слабой!
Все, Иов195 мой многострадальный, всего лишенный, — столько перетерпевший… и… все поющий Бога!..
Вот что я думаю сердцем, вот как я чувствую и как живу…
И знаю, Вы мне верите…
Вот мое сердце! Но как мне больно, как _г_о_р_е_с_т_н_о, что все так сложно! Положимся на Бога. Он поможет и все устроит, если это все… от Бога! Я верю в это… Нам нужны силы, покой душевный. Успокойся и положись на Волю Божью. Иначе — грех!
Я не знаю, как все будет.
И _к_т_о_ я стала?
Мне хочется сказать Вам как мне больно, и боюсь Вас омрачить. «Пути» пишите! Ради Него, Создателя!
Как я люблю Вас, милый!
Нет у меня вопросов больше тех черных, о детях… Зато как много других!.. Сегодня я видела Вас во сне. А потом Дари. И все должна была беленькие детские туфельки выбрать и кому-то надеть…
Я не пишу умышленно никаких «разборов» по существу. Я так устала. Подожду немного. Напишу скоро. Будьте только Вы спокойны. Я тоже так устала. Я немножко даже нездорова. Не волнуйтесь. Все нервы только. Просите крепко Бога о помощи мне и Вам, т. е. Вам и мне. Я потому сначала «мне» сказала, что о себе-то знаю, как это нужно!..
Я не сказала Вам о том, какая честь мне в Вашем «вопросе», — но это потому, что для сердца это все не так уж важно. Честь, слава, все это для ума, но не для сердца. Я люблю Вас не за это. Родное, дорогое Ваше сердце люблю… Не говорите лишь про «годы», — как это не важно!.. Но у меня много других вопросов. Вы должны меня узнать ближе. Иначе я боюсь о чем-либо и думать. Вы должны меня понять в этом. У меня, кроме сердца и души, есть еще и характер. И много еще других мыслей, но о них после, когда справлюсь с собой. Если любите меня, то сделайте все, чтобы сдержать нервы, — Вы слишком себя мучаете… Хотя… я тоже! Мы должны себя беречь. Так нельзя! Умоляю!..
[На полях: ] Я писала, что о Париже мне и думать нельзя. Это мне такое горе! Но как же мы увидимся? М. б. Вы приедете? Я не смею просить об этом. Но как же тогда иначе? Милый, подумайте! Ваша Оля «леснушка» (как это слово мило!) преступница? Господи! Господи, помоги!!
Ничего такого, что в глаза бросается, не присылайте! Не надо, ради Бога! Но трогательна Ваша забота, дорогой мой!.. Спасибо!
Я посылаю розу, первую за осень на этом кусте. М. б. это письмо получите ко дню Ангела, — тогда еще раз крепко Вас целую! Целую розу в серединку.
52
И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной
9. Х.41–26.IX.41 8 ч. 45 мин. утра
Преставление апостола Иоанна Богослова. Какое серенькое утро! — как во мне.
Вчера писал до 3 ночи, тебе все, Оля, и не пошлю. Писал о Православии, о его духе, о свободе в нем. Слышал, как пробило — 4. Проснулся в 6, в 7… — с мокрыми глазами, — плакал? Сегодня я в церковь не пойду, не могу я в церковь, душа застыла. Будут люди, как ужасно, все у меня в разгроме, на столе вороха бумаг, писем недописанных, к тебе все, ведь давно ничего у меня, никого, ты только. Скован я с тобой, не оторвать. Сегодня не будет от тебя письма, были уже, два, одно такое светлое, другое… о, какое там чудесное! там ты мне — «ты» — сказала, отворила сердце, Сережечку дарила… _в_с_е_ отдать хотела, — верю, Оля! — и сколько еще горького там было! Надо спешить, сейчас поеду в «Возрождение» отправлю книги для тебя, мой дар последний… Что же я тебе _е_щ_е_ могу? Не велишь ты, тебя смущает. Ты… бояться стала! Это _т_ы-то! Сегодня еще — совсем последний привет тебе, в 8 ч. утра повезли в Берлин, Мариночке Квартировой — портрет мой. Ты получишь скоро, я умолял их послать. Там увидишь ты мои глаза, как они горят, в них — ты.
