целую землю у ног твоих, — она уже святая, через тебя, моя царевна, моя светлика, мой ангел… — отдай мне твое сердце, нераздельно… дай мне жизнь, дай мне моего… твоего Сережечку! — Что мы знаем? Быть все может… может быть — _с_в_я_т_о_е_ ты выносишь под сердцем?! _В_е_л_и_к_о_е! Мы оба — исключительны, как ты не понимаешь этого! _Т_а_к_и_х_ нет больше, при всем моем плохом и грешном. Нет таких, как мы. Это не гордыня, а _з_н_а_н_и_е. Это — дано, все видят, только не все уразумели. Оленька моя, душа родимая, радость неизреченная моя, последняя надежда — ответь же! выпрями волю, душу, борись за свой удел, за назначенье, за свою правду, за свою свободу духа, сердца, — за Дар твой, он тебе от Бога, — ты его дашь людям, — ведь такого сердца нет на свете, нигде, как у тебя! Мое — потонет в нем, расплавится в твоем божественном огне, в этом _в_е_ч_н_о_м_ _с_в_е_т_е! Я-то знаю, и ты… тебе стыдливость, скромность мешают сознать, какое в тебе сердце, — какая сила! Оля, дорогая моя душа, моя красавица, мне не надо узнавать характер твой… — мне безразличен твой характер, — он — не нужен мне, — мне твое сердце нужно, — я знаю, что покорюсь тебе, таким я создан, — не управлять, а — следовать, храня _с_в_о_е. Нельзя во всем быть главным. Главное, чем управляю я, я только, — это — дар мой, не для меня, для — всех. Целую всю тебя, о как я тебя люблю, все крепче, все сильней, день ото дня, час-от-часу… дивлюсь, можно же любить так! Такого еще не знал в себе. Не бросай меня на полдороге, не покидай меня, родного самого — не найдешь родней, я самый близкий сердцу твоему, ты знаешь.
Твой Ив. Шмелев
Все, я, Оля, мой мальчик — молим тебя, — спаси себя и меня.
Напиши, здорова ли, я боюсь всего. Крещу, целую, всю тебя, — не могу без тебя, это не жизнь, я истаю, не губи меня! Если бы ты знала, как я страдаю.
53
И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной
10. Х.41
11 ч. ночи — 12 ч. — 1 час ночи на 11.Х
Далекая… о, какая далекая, теперь… потерянная так безвинно, Оля! Я уже смущаюсь писать Вам _т_ы_… Вы меня этого лишили, не буду больше сердце Вам открывать, оно закрылось, оно забито болью. Снова вчитываюсь в страшное письмо, 2 окт., — 19 сентября! — канунный —?! — день моего рождения, день несчастья! — и снова оглушаюсь. Так внезапно! 9 дней лишь прошло с памятного — 23.IX, светлейшего дня в жизни, когда сказали так ясно, просто, полно — _л_ю_б_л_ю! Только де-вять дней… «счастья!» нет, во-семь, только: _т_о_ письмо я получил 29, несчастное — 7, в канунный день Ангела моего Сергуньки, ставший днем гибели моей любви. Что же случилось в эти 9 дней? Вы не открыли мне, не объяснили, оглушили, только. Этого я не заслужил. Вы меня на муку обрекли. Случилось, _в_и_ж_у. Вдруг — «о Париже и думать нельзя»! и — «что может броситься в глаза, не посылайте, ради Бога! не надо, ради Бога!» Страх? почти что — ужас?! — «ради Бога!» Что случилось? Неужели я до того «пустое место», мое израненное сердце до того «пустое место», что я могу и… обойтись без пояснений? _Т_а_к_ Вы заключили Ваш «роман»? _Т_а_к_ Вы поняли «о русском счастье»199 — Достоевского? _т_а_к_ ни Лиза Калитина200, ни Татьяна Гремина201 не понимали. О них особо, как и «о русском счастье», много бы я сказал Вам, написал бы роман, быть может — и хотел! — у меня _с_в_о_е «о русском счастье»… — и через 61 год — Достоевский говорил в 1880, — русская женщина, м. б. скажет — при случае, — «как это гениально!» У меня _в_с_е — свое, как и понятие «греха», и — православия, о чем хотел в «Путях» поведать, — не скажу теперь, Вы это заглушили болью, ударом в сердце. Вы… мне на _в_с_е_ откры-ткой отписали, отмахнулись… я не получил ее, она страшней, должно быть…. не приходила бы! Пожалели все же, бросили экспресс вдогонку. Благодарю за ку-де-грас[105]. Мне больно! О-ля, больно мне… Простите, тревожу Вас. Признайте же за мной хоть право на… — знать _п_р_а_в_д_у!
Простите, но я… Ваше — о моем мальчике… — я вспомнил! — не должен ли я принять за — _р_и_т_м_ я слышу — «безумный стих», как Вы писали? _В_с_е_ — в _о_д_н_о_м! И — «это не слезы, а вода из розы!» Ну, конечно, вода из розы, я понимаю — и уважаю — Вашу гордость. Меня, оплакивать..? Оплакивать меня никто не будет, Господь избавил _т_у, кто так страшился этого, кто молился, чтобы Господь избавил… Он услышал. Я — не «многострадальный Иов»: тот тягался с Богом, я — _п_р_и_н_и_м_а_ю_ _в_с_е_ покорно. «М. б. Вы приедете?» Я _с_л_ы_ш_у_ в этом — нет, не приезжайте. Ведь это так противоречит — «ничего такого, что в глаза бросается». Объясните? Не надо объяснять, теперь не надо, уже поздно[106]. Или и это — тайна, как все в Вас? — что рассказать хотели — и не рассказали. «И _к_т_о_ я стала?» Вы испугались, что теряете себя? Вы ничего не потеряли. Вы та же, чистая, как были. Разве я загрязнил Вас моими письмами? мечтами? «Свете тихий»? признаньем, что Вас люблю? Мне о-чень больно, Оля. Зачем, зачем Вы написали «какая _ч_е_с_т_ь_ мне»..? Это еще больней. И — «ведь у меня еще другая жизнь есть…» Жизнь..? Виноват: это я забыл. Да, главное я забыл. Советуете положиться на Волю Божию. «Иначе — грех». Я Вас не потревожу. Не объясняйте, почему так вдруг — все. Оставьте меня впотьмах, не подавайте милостыни. Мое «спокойствие» Вам нужно? Я теперь спокоен, для Вас. Убираю последние осколки, какие колют. Простите это убиранье — это письмо. М. б. кончу этим. Простите мое безумство, мою разбитость: в последних письмах, от 8, 9-го — я еще кричал, от боли. Теперь — осколки убираю — замолчу.
На прощание скажу Вам о «Путях Небесных», — Вы же остались хоть читателем моим, меня любившим? Верю Вам, в _э_т_о_м, — и доверюсь.
«Пути» — творились, вырастали, незаметно. Я Вас любил — и они любили. И росли. Столько в них вливалось..! Я любовался ими, я гордился ими. Я горел восторгом. Они вычерчивались в сердце — в Небе! Я воскресил — я же _т_в_о_р_ю_ их, и имею право, как Творец! — я воскресил (убит? — ошибка газетного корреспондента) уже прекраснейшего «дон-жуана», — р-у-с-с-к-о-г-о! — моего Диму202…
