— Браво! — вскричал Кричтон, взволнованный было ожидаемым успехом своего предприятия, но совершенно, наконец успокоившийся и с увлечением присоединившийся к рукоплесканиям, раздававшимся в честь Ронсара, хотя мы склонны подозревать — по горячности его похвал, — что он не расслышал ни слова из всей песни. — Браво! — вскричал он с великолепно разыгранным увлечением. — Куплеты, которые мы сейчас слышали, достойны того, кто заслужил славу великого французского поэта, кого ожидает бессмертие самых знаменитых поэтов, кто был баловнем красавиц, кто заслужил уважение мудрецов, кого удостоила своей неоценимой милости женщина, которая прекраснее всех прекрасных нимф древности и самая восхитительная жемчужина короны Шотландии. Счастливец поэт, удостоившийся улыбки подобной королевы. Ни Ален Шартье, на мелодичных устах которого Маргарита Шотландская запечатлела во время его сна пламенный поцелуй, ни Маро, добивавшийся любви Дианы де Пуатье и августейшей Маргариты, не были достойны большей зависти. Счастлив блаженный бард, которому улыбаются все красавицы.
— За исключением прекрасной Ториньи, — прервал его Шико. — Она одна, улыбающаяся всем, строга в отношении его. Что касается меня, то я по своей глупости предпочитаю свои собственные стихи или стихи Меллен де Сен-Желе, нашего французского Овидия, или же элегии моего Бузена Филиппа де Порта, нашего Тибулла, — если уж Ронсар должен считаться нашим Анакреоном. Ба! Его сонеты стоят всех этих эротических стихов, посвященных Ронсаром трем красавицам — Кассандре, Елене и Марии.
— Молчи, — сказал шотландец, — и чтобы пристыдить тебя и всех подобных тебе неверующих, я попробую, если не изменит мне память, прочитать наизусть оду, недавно написанную поэтом, к которому ты отнесся с таким неуважением, оду, достойную занять место между лучшими строфами того, кто некогда воспевал любовь и вино. Внимание!
И, обращаясь в сторону поэта, прекрасное лицо которого сияло удовольствием и который в знак признательности за комплимент (поэты чувствительны к лести) приложился к своему до краев налитому кубку, Кричтон с грацией и вдохновением Алкивиада прочитал оду.
— Чокнемся, мой милый! — вскричал Ронсар, подымая свой кубок. — Эти стихи, переданные вами, приобретают прелесть, которую я не подозревал в них.
— Не забудь рифмы добрейшего Пантагрюеля, — сказал Шико.
Но возвратимся теперь к королю и его собеседнику в маске и передадим их разговор, происходивший во время описанной нами сцены.
— Мы вам с удовольствием поможем в похищении джелозо, — сказал Генрих, продолжая с незнакомцем разговор, — но признаться ли в нашем малодушии? Мы питаем некоторые опасения.
— В отношении Кричтона? — спросила ироничным тоном маска.
— В отношении нашей матери, мой милый. Мы взяли за правило — никогда не вмешиваться в ее замыслы, если только они не приносят ущерба нашим планам, а я не вижу в настоящем случае, что есть общего между нашими интересами и вашими желаниями. Вдобавок, говоря чистосердечно, мы уже и без того замешаны в одном деле, которое не преминет возбудить ее неудовольствие, и мы не расположены вызывать чем бы то ни было новые затруднения между ею и нами. Для чего не хотите вы подождать до завтра?
— Потому что… Но я уже изложил вам причины этой поспешности, необходимо, чтобы это было сделано сегодня вечером.
— Вы так же мало, как и мы, питаете доверия к Руджиери, — сказал, смеясь, король.
— Я так же мало, как и ваше величество, привык идти наперекор своим наклонностям, — нетерпеливо отвечала маска. — Добыча дается в руки, неужели же я буду стесняться пользоваться ею? Нет, клянусь Святым Павлом!.. Но я вас … задерживаю, государь. Позвольте мне удалиться. Так как вы отказываете мне в помощи, я буду действовать на свой собственный страх и риск.
— Останьтесь, — сказал король, колеблясь между боязнью возбудить гнев Екатерины и желанием оказать услугу маске. — Вы говорите, что стража, окружающая отель Суассон, не впускает вас? Это кольцо доставит вам пропуск. Возьмите его и похитьте эту девушку вместе с Руджиери, если это вам приятно, это нас не касается: вы избавите нас и наш добрый город Париж от этих проклятых восковых фигур. Если вы встретите нашу мать, то мы поручаем вам извинить нас перед нею. Особенно берегитесь впутать нас в это дело. Вам нечего бояться помехи со стороны Кричтона. Он здесь в надежном месте, и мы сейчас дадим приказание, чтобы все двери Лувра были заперты до утра.
— Через час эта предосторожность станет излишней, — воскликнула маска с выражением торжества. — До истечения этого срока мой план будет приведен в исполнение. — И, откланявшись Генриху, незнакомец удалился.
Генрих на одну минуту обратился к де Гальду. Шико, вставший с места при удалении незнакомца, подошел к ним. Наш шут был весьма любопытен.
— Тотчас прикажи запереть все выходы Лувра, — сказал Генрих де Гальду, — чтобы ни один из приглашенных не вышел отсюда до утра, а в особенности кавалер Кричтон.
Де Гальд поклонился.
— Я хочу еще нечто приказать тебе, — продолжал король, понижая голос. — Когда я подам мой обычный знак, ты загасишь все свечи.
Едва заметная улыбка скользнула по лицу льстивого де Гальда.
"А! Так вот как!" — сказал про себя Шико, подходя к группе.
Здесь мы их оставляем, чтобы возвратиться к нашим возлюбленным.
— Эклермонда, — говорил шотландец в ту минуту, когда уходил шут, — доверьтесь без колебаний этому человеку, он вас защитит, положитесь на него и ничего не бойтесь.
— Я не боюсь, кавалер Кричтон, — отвечала Эклермонда, — в моем несчастии я имею друга, который не изменит мне, доброго Флорана Кретьена.
— У вас есть еще один, который готов умереть за вас или с вами, — отвечал Кричтон. — Увидимся ли мы еще когда-нибудь?
— Может быть, — сказала Эклермонда, — но не знаю наверно: будущее — это такая пропасть, в которую я боюсь заглядывать. Если будет возможно, я покину этот дворец и этот город завтра утром. Существуют только одни узы, которые могут удержать меня, если я освобожусь от этого ужасного рабства…
— Что же это?..
— Генрих Валуа.
САРБАКАН
Король, внимательный слух которого уловил последние слова из разговора влюбленных, незаметно подошел к ним.
Напрасно старался шут предупредить их, слегка кашляя. Генрих подошел к ним слишком поспешно, чтобы шут мог опередить его, к тому же Шико боялся возбудить подозрения короля, проявляя слишком большую к ним симпатию.
— Кавалер Кричтон, — сказал монарх, смотря с гневом на шотландца, — нам бы не хотелось вторично напоминать о данной вами клятве. Берегитесь вызвать наш гнев. У нас в характере есть нечто общее со всеми Медичи, хотя мы не часто это обнаруживаем.
