Я не счел нужным ничего отвечать, поскольку вопрос папани показался мне чисто риторическим. Он же все видел, так чего спрашивать «что это»? Что ты видел, то и есть. Мужчина держит женщину за руку и гладит ее пальцы. Больше ничего.
– Миша… Михаил Олегович… – залепетала Лена. – Мы… просто… ничего такого…
Вскочила и выбежала из столовой, едва не сбив папаню с ног. Михаил Олегович стоял и смотрел на меня в упор. Я сидел, но все остальное было так же: я тоже смотрел на него и тоже в упор. Ну ей же богу, я не понимал, чем провинился и провинился ли вообще.
Наконец губы его разжались:
– Прекрати это.
– Почему? – нахально спросил я.
Нет, я человек разумный и готов соблюдать все, что полагается, если мне внятно объяснят, зачем это нужно и почему это нельзя. Инструкции, например, я выполняю и правила техники безопасности тоже, потому что мне объяснили, зачем это нужно. И шпильки в розетку не засовываю, потому что понимаю, что делать этого нельзя. Я даже готов понять, почему мне, безденежному и безродному парню без образования и деловых перспектив, нельзя крутить любовь с хорошенькими юными племянницами богатых людей. Но с Леной-то почему нельзя? Я хотел ясности.
– Не вздумай. – Папаня повторил формулировку, которую я уже слышал, когда речь зашла о Юле. – Не смей.
– Но почему?
Если бы я был так же настойчив в овладении знаниями, то, наверное, уже стал бы профессором или даже академиком.
– Это не обсуждается. Я так сказал.
Он шел по длинному коридору, а я стоял на пороге столовой и смотрел ему вслед. Михаил Олегович открыл дверь своего кабинета (в прошлом месяце он мне там выдавал зарплату), через минуту вышел оттуда с папкой в руках, и я сообразил, что он вернулся среди дня домой за какими-то забытыми утром бумагами. Проследовав мимо «аппендицита», где находились прихожая и входная дверь, он вошел еще в одну комнату, откуда не выходил довольно долго. Минут пять, наверное. Неужели это комната Лены? И он не пожалел времени и сил, чтобы устроить ей выволочку? Вот бы мне послушать, что он ей говорит, может, я бы понял наконец смысл его запрета и причину неудовольствия.
Сказать, что я разозлился, – это ничего не сказать. Вместе с злостью во мне бушевало целое варево из недоумения, раздражения и разочарования. Я уже придумал себе этот день, мое воспаленное и воодушевленное утренним свиданием воображение нарисовало мне красочную, наполненную радостью картину развития наших с Еленой отношений – и такой облом!
Меня настолько выбило из колеи, что я пришел в себя только на следующий день. Занимаясь утром с Даной, я твердо решил изыскать возможность спокойно поговорить с Еленой. В квартире это практически невозможно, значит, надо попытаться поймать ее на улице. Посадить в машину, отвезти куда-нибудь, в кафе, например, или, если получится, к себе домой, и все прояснить. Сказано – сделано. Я забросил попытки набрать физическую форму, перестал играть в свою «стрелялку» и смотреть боевики по видаку. Едва закончив занятия или вернувшись из стрелкового клуба, я выходил из квартиры, садился в машину и ждал. Конечно, я предвидел возможность нештатной ситуации, например, если меня кто-нибудь увидит сидящим в машине, и не один раз. Ну, на первый случай можно будет сказать, что у меня несколько дел и я пока раздумываю, с какого из них начать и, соответственно, в какую сторону ехать. Или что жду звонка, после которого станет понятно, куда мне направляться. Но это на первый случай. А на второй? И третий? На всякий пожарный я отъезжал чуть в сторону и парковался в таком месте, с которого отлично просматривался подъезд дома, но где меня самого, сидящего в машине, разглядеть довольно трудно.
Ждал я примерно неделю. И дождался.
Елена вышла из подъезда. Только не из того дома, где жили Руденко. Она вышла из дома, где жил Владимир Олегович со своей невзрачной женой Музой.
Меня отправили в нокаут. Так вот куда она бегает, когда говорит, что просто гуляет! Вот почему она не хотела, чтобы я гулял вместе с ней! И вот почему ее прогулка вместо пятнадцати минут длилась так долго. И вот в чем причина поведения папани. Он знает, что родственница его жены спит с его братом, и ставит блок перед его соперником. Ну а как же, брат все-таки, родная кровь.
Мысли носились в голове беспорядочно, как взвихренный порывом ветра песок, и мне никак не удавалось слепить из этого песка оформленный куличик. Сорвавшись с места так резко, что чуть не сшиб капотом гуляющую с собакой тетку, я помчался домой. До вечерних занятий еще много времени, и мне нужно как-то прийти в себя. Я метался по квартире, молотил кулаками все более или менее безвредные предметы вроде подушки или матраса, отжимался, несмотря на боль в спине, и глухо рычал.
Через некоторое время мне стало полегче. Очень хотелось выпить, но я понимал, что придется терпеть до вечера. Я, конечно, мужик безбашенный в определенных вопросах, но за руль нетрезвым не сяду никогда и ни при каких обстоятельствах. Это как совать шпильки в розетку нельзя, потому что хочется еще пожить. Не думайте, что в клубах, где я весело провожу время, я пью исключительно воду без газа. Я пью все, что полагается, и набираюсь иногда по самое не балуйся, а потом просто плачу деньги за водителей, которые везут меня домой на моей же машине. Во всех уважающих себя клубах есть для этого специальная служба.
Ну, раз спиртного пока нельзя, ограничимся кофе. Песок в голове улегся, мысли потекли более упорядоченно. Елки-палки, лучше бы они этого не делали. Потому что, едва удалось немного успокоиться, я вспомнил все, что мне говорили про Лену. В том числе и то, что она поселилась в квартире Руденко, будучи беременной. И тут же к этой информации стали прилепляться мои собственные наблюдения. Муза Станиславовна за все месяцы, что я работаю у Руденко, ни разу к ним не пришла. Во всяком случае, я ни разу этого не видел, а вот ее муж посещает семью брата регулярно. Муза – скромная некрасивая тетка, выглядящая чуть старше своих лет, неухоженная, нехоленая и безвкусно одетая; Лена молодая и очень красивая. У Владимира и Музы нет детей, потому что «тетя Муза слабенькая, очень болеет», а у Лены ребенок есть. Идем дальше: Лене явно не понравился разговор о ее родственниках, который я затеял во время поездки, она не хотела этот разговор поддерживать и постаралась побыстрее его прекратить. При этом у нее испортилось настроение. Лариса Анатольевна относится к ней… да хрен ее знает, как она относится на самом деле, но только не как к родственнице, это уж точно. Они вообще друг с другом не разговаривают. А ведь могли бы, например, об общей родне поговорить, о Костике. И финальный аккорд этой симфонии – запрет хозяина заигрывать с Еленой и вступать с ней в личные отношения. Разве не достаточно для того, чтобы сделать совершенно однозначный вывод? По-моему, вполне достаточно.
Итак, Владимир Олегович изменяет своей жене Музе, что для меня казалось само собой разумеющимся. Мужики изменяют даже очень красивым и молодым женам, а уж таким-то, как Муза, – сам бог велел. Его любовница беременна, ждет от Владимира ребенка, но развестись с Музой и жениться на Елене он по каким-то причинам не может или не хочет, и он договаривается с родным братом Михаилом и его женой поселить Лену в квартире Руденко, выдав ее за родственницу Ларисы. Проверить невозможно, Лариса не москвичка, ее родни здесь нет и, видимо, не бывает. А что? Идея богатая. Любовница под боком, крыша над головой у нее есть, еда тоже, ребеночек рождается и растет, ни в чем не нуждаясь, и счастливый папаша имеет полную возможность с ним постоянно видеться и принимать посильное участие в воспитании. Михаил – человек богатый и благородный, ему денег на Лену с Костиком не жалко, как-никак Володя родной брат, а Костя получается родным племянником. И само собой разумеется, что никаких амурных похождений со стороны Елены быть не должно, у нее свой мужик есть, и сынишка от него растет.
Вот, значит, как выходит, братья Руденко. И что мне теперь делать со своей влюбленностью? На фиг послать? Или встать в боевую стойку и начать с Владимиром Олеговичем поединок за прекрасную Елену? В тот момент я как-то не задумывался над тем, есть у меня шансы победить в этом поединке или нет, я думал только о том, нужен ли мне вообще этот бой. Тогда, сидя в своей съемной квартире и разбираясь с самим собой, я искренне был уверен, что нужен.
Но мои так по-дурацки устроенные мозги упорно цеплялись за возможность договориться миром и до рукопашной дело не доводить. Они искали доводы в пользу того, что все не так. Все совсем не так, и я ошибся, и мои удручающие умозаключения – не более чем результат случайных совпадений и неверно интерпретированных фактов.
Поэтому вечером, разминая пухлую, обросшую жиром спину Даны, я спросил:
– Ты вчера, кажется, опять какую-то картину описывала, когда к дяде с тетей ходила?
– Ага, – выдавила она, не поднимая головы.
