иногда жилетку.
— У вас остался последний на сегодня пациент, мадам Перо-Бальмон, — официально, но нежно проговорил Готье, глядя мне в глаза.
— Ты можешь идти.
— Я могу остаться, — возразил он. — Пациент придет через час. Могу помочь с делами или сделать что-нибудь еще.
Вспомнив, на какие безумства способна юность, я, кажется, покраснела. И он, заметив это, сделал псевдорешительный шаг вперед. Почему псевдо? Потому что одного моего слова хватит, чтобы он ушел. И эта абсолютная власть над ним утомляла. Я получила что хотела. И получала это каждый раз. Сейчас же состояние изменилось. Обожание Готье надоело. Я хотела отработать последнюю сессию с неизвестным мне пациентом — и поехать домой. Кристиан в командировке, Жаклин с няней. Я могу лечь в ванну, утонуть в пене и почитать что-нибудь незамысловатое.
Я нырнула в себя, и Готье, приученный к тому, что в подобной ситуации лучше скрыться, ушел. В этом кабинете, который я арендовала недалеко от побережья и подальше от центра города, было спокойно и тихо. Никто не мог ворваться с требованием срочно подписать какие-нибудь бумаги, никаких случайных пациентов и бюрократической возни. Там я — руководитель сети центров психологической помощи, здесь — просто психотерапевт.
Мне нравилось это чередование масок. Помогало откопать в себе что-то новое, глубокое. Особенное. Скрытое под налетом повседневности, но вытащенное на свет при смене обстоятельств. Мне нравилось за собой наблюдать. Наблюдать за тем, какой я могу стать, потакая своим желаниям или сдерживая их.
Час пролетел незаметно. Я читала статью Фрейда «О нарциссизме», делая пометки в блокноте, когда в дверь постучали. Статью пришлось отложить. Пара секунд на то, чтобы переключиться, натянуть на лицо личину аналитика.
— Войдите.
Я посмотрела в документы, чтобы вспомнить имя того, кто должен был сейчас войти. Фредерик Лурье. Карточка не была заполнена. Первое посещение. Установочная сессия, после которой они еще могут отказаться от терапии. Знакомство и контакт. Подойдет — не подойдет.
Дверь отворилась. Я не смотрела в ту сторону, как раз встала, чтобы перейти в свое кресло. Обернулась, только когда дверь с мягким щелчком закрылась. Открыла рот, чтобы поздороваться, и остолбенела.
Это был не Фредерик.
Мужчина склонил голову набок. Ставший таким знакомым за два года взгляд. Холодный и любопытный, как у ученого, который проводит опыты. Красивый. Волнующий. Сердце застучало в груди. Терапию он прервал в марте. Сказал, что все понял, что я ему очень помогла. Честно отходил завершающие десять сессий, честно заплатил. И исчез, оставив меня наедине с чувством потери, подпитанным мощнейшим эротизированным контрпереносом, с которым я боролась два года нашей работы.
Не было и дня, чтобы я не вспоминала о нем. Думала о нем даже в объятиях мужа. Или Готье. Или кого-то еще, с кем удавалось познакомиться на конференциях или в командировках. С кем-то, кто сначала должен был хотя бы отдаленно напоминать одного синеглазого мальца, с которым меня развела судьба, а потом — его. И теперь.
— Рад видеть вас, доктор.
— А вы любитель носить маски, — ответила я, изо всех сил стараясь не улыбаться. — Вы записались под чужим именем. Зачем?
— Хотел сделать сюрприз.
Так привычно он прошел в кабинет, сбросил с плеч пиджак, повесил его на вешалку, расправил плечи, коснулся чуть волнистых густых волос и сел на лежанку. Сел. Последние разы он ложился, а сейчас сел. Как будто мы все начинаем заново, как будто не было двух лет, как будто не он провел со мной более сотни часов, распадаясь на части, то плача, то крича, возвращаясь в собственную бездну, вспоминая каждую обиду, каждую частицу боли, которую ему нанес этот мир, той боли, которую он культивировал в себе. Пограничный, он то сваливался в психотическое состояние, то стабилизировался на уровне невротического, вполне функциональный, интегрированный в социум, успешный.
Уходил он стабильным.
И сейчас казался стабильным. Если бы не этот дьявольский блеск в глазах. Блеск, от которого по всему телу бегали мурашки. Чувства оглушили меня. Как будто я за рулем своего «Порше» и несусь по серпантину навстречу Атлантике. Я обожала ездить по северно-западной Франции, почти каждый отпуск проводила за рулем, погружаясь в скорость. У меня не отобрали права только благодаря заступничеству родственников Кристиана.
— Сюрприз удался, — глухо проговорила я, садясь.
Он бесцеремонно окинул меня взглядом, как будто имел на это полное право.
— Вижу. — Он кивнул на грудь.
Я покраснела, заметив, что соски проступают через кружевной бюстгальтер и ткань блузки. Бесцеремонно. Глупо. По-детски. Возбуждения я не ощущала, но чертово томление разлилось в теле. Еще во время терапии, заметив эту реакцию на него, я начала готовиться к каждой сессии, подбирая одежду так, чтобы не провоцировать.
Но кто же знал.
— Что вы хотите?
Мне показалось, что он сейчас встанет. Но нет. Он сидел. Сидел, закинув ногу на ногу и небрежно откинувшись на спинку кушетки. Медленно и изящно положил руку на спинку и поднял согнутые пальцы к виску, будто хотел упереть голову.
— У нас сессия.
— Вы хотите вернуться в терапию? Но пришли под другим именем.
— Доктор, вы же умная.
Его голос опустился до волнующего шепота, и я беспомощно огляделась в поисках пиджака или шали. Ничего не было. В такую жару глупо брать на работу вещи, в которых можно умереть от духоты. И тогда я сделала то, на что не имела права, — скрестила руки на груди, пряча ее. Пациент отметил этот жест удовлетворенной ухмылкой, которая на миг исказила его лицо.
— Я не умею читать мысли.
— А вот это ложь, моя дорогая Анна. — Его голос снова изменился, а взгляд стал жестче. — Умеете. И не раз это демонстрировали. Вы пробуждаете других людей, заставляете их вспомнить, зачем они живут, чего всегда хотели, о чем мечтали, заставляете их изменить свою жизнь и наконец заняться тем, что нравится. Вы и меня пробудили.
— И вы завершили терапию раньше срока, потому что…
