Что же касается Фрошона, то дежуривший в ту ночь портье Орудж клялся и божился, что коммерсант в вестибюль не спускался и к нему в номер никто не приходил. Впрочем, через несколько дней сам Орудж взял расчет и уехал неизвестно куда вместе с семьей.
По ночам в разных уголках города вдруг вспыхивали короткие перестрелки. Иногда же тишину просто разрывал одинокий пистолетный выстрел. Такое слышали и близ площади Туп-Хане, и на хиабан Насерие, и Саади. Настоящее сражение разразилось в ложбине под Шах-Абдуль-Азим... Но — странное дело — утром любопытные мальчишки не нашли здесь ничего, кроме стреляных автоматных гильз.
16
Самолет С-54, неофициально, но прочно прозванный «священной коровой»[7], с президентом Соединенных Штатов Америки Франклином Делано Рузвельтом на борту пролетел над Суэцким каналом, Иерусалимом, Багдадом, реками Евфрат и Тигр и, наконец, приземлился на тегеранском аэродроме. Уставшего после долгого пути уже тогда смертельно больного президента отвезли в посольство США в двух километрах от города.
На следующее утро — в воскресенье 28 ноября — к Рузвельту вошли взволнованные Гарриман, его личный советник, и начальник секретной охраны президента Майкл Рейли.
Гарриман рассказал Рузвельту, что русские только что поставили его в известность о том, что город наводнен вражескими агентами и возможны неприятные инциденты. В устах Гарримана это вежливое выражение означало «покушения».
— Русские предлагают вам переехать в один из особняков на территории их посольства, где они гарантируют полную безопасность, — так закончил Гарриман свое сообщение.
— Ну, а вы что скажете, Майкл? — обратился Рузвельт к начальнику своей охраны.
Мрачный Рейли лишь пробурчал что-то отдаленно похожее на совет принять предложение.
В три часа дня президент и его ближайшие помощники уже переселились на территорию советского посольства в центре Тегерана. Группа лиц, прибывших с президентом, остановилась в Кемп-Парке, где помещался штаб американских войск.
Английское посольство было соединено с советским своеобразным коридором и взято под усиленную охрану.
17
Самолет «кондор» летел над облаками уже несколько часов. В фюзеляже было душно и жарко, от неумолчного гула моторов клонило ко сну. Несколько террористов уснули, неудобно скорчившись на жестких алюминиевых скамейках.
Штурмбаннфюрер Шульце почти неотрывно глядел в темный круг иллюминатора. Вилли Мерц, борясь с дремотой, нудно насвистывал «Лили Марлен». Только Курт и Гейнц нашли себе хоть какое-то занятие: усевшись по обе стороны узкого прохода, с увлечением резались в очко на пальцах.
Через полтора часа под ними будет Тебриз — там прыгать.
Первым по инструкции прыгает Дихгофф, поэтому его место в середине салона (если этим громким словом Можно назвать гофрированную банку, скорее похожую на увеличенную в размерах противогазную коробку) возле самой двери.
Впрочем, прежде чем прыгать, он с Куртом должен вытолкнуть за борт длинный ящик, прикрепленный к грузовому парашюту. В нем — заключенные в тонкостенные пусковые трубы шесть реактивных снарядов. От головки каждого наружу тянутся металлические усики. Они сбегаются к общему детонатору, закрепленному в верхней крышке ящика. Мера предосторожности отнюдь не случайная. Ракетные снаряды индивидуального пользования — опытное секретное оружие. В случае провала оно ни в коем случае не должно попасть ни в руки англичан, ни тем более русских. Если таковое все же произойдет, Курт обязан разбить детонатор. Ему сказали, что тот сработает через десять секунд — время, вполне достаточное, чтобы отбежать и укрыться в стороне. Но офицеры знают, что на самом деле взрыватель почти мгновенного действия...
— Дихгофф! — это Шульце.
— Да, командир?
— Сверим часы.
— У меня два ноль три, через сорок две минуты должны прибыть.
Шульце ничего не ответил. Он молча поднялся со своего места и прошел в кабину пилотов. Вскоре он вернулся обратно, и вдруг Дихгофф почувствовал, как его мягко, но неудержимо прижимает к стенке.
— В чем дело? — встревоженно спросил он.
— Меняем курс, — лаконично ответил Шульце.
— Но почему?
— Приказ бригаденфюрера... Всего лишь мера предосторожности... За сорок минут я должен задать пилоту новый конечный пункт маршрута. Нас будут встречать не в Тебризе, а в Ширазе. Кто знает, вдруг русские пронюхали о нашем визите.
Курт и Гейнц продолжали игру как ни в чем не бывало. Им было все равно, где прыгать, Шираз так Шираз. Но Мерц и Дихгофф не могли скрыть изумления.
— Что ж, бригаденфюреру виднее, — в конце концов философски заметил Мерц, — лишь бы нас благополучно встретили и доставили на место.
— Ну, уж это не твоя забота, — оборвал его Шульце.
— Забота не моя, да шкура моя, причем одна-единственная на весь срок службы, — резонно парировал Мерц. — А ты как думаешь, Дихгофф? — И тут же его спокойный, ленивый тон сменился воплем ужаса: — Что ты делаешь?! Ты сошел с ума!!
Это было последнее, что видел в своей жизни Вилли Мерц. Оберштурмфюрер Георг Дихгофф сорвал предохранительный колпак и резким ударом каблука разбил детонатор на ящике со снарядами...
18
Вечером в канун нового, 1944 года генерал Комаров в своем кабинете на площади Дзержинского заполнял наградные листы на сотрудников управления, отличившихся в операции, которую в столице одного воюющего государства назвали «Эврика», а другого — «Дальний прыжок». Страницы подробных изложений подвигов разведчиков должны были через несколько недель отчеканиться в скупые строки Указа, который, в отличие от других, никогда не будет ни напечатан в газетах, ни передан по радио. Что бы не совершил человек, в Указе будет только сказано:
«За храбрость и мужество при выполнении особого задания командования».
Фамилии на «А», «Б», «В», «Г»... На «Д» только один лист.
«Капитан Диков, Юрий Иванович, член ВЛКСМ, уроженец города Баку. Образование — незаконченное высшее и военное среднее».
Генерал вздохнул и отодвинул лист, качнул зачем-то тяжелое пресс-папье. Еще раз вздохнул и склонился над столом.
«...В начале тридцатых годов познакомился в Москве с университетским товарищем своего отца — И. И. Дикова — Францем фон Заурихом, майором германской военной разведки, приезжавшим в Москву якобы по коммерческим делам. Через фон Зауриха И. И. Диков восстановил родственную переписку со своим троюродным братом Альбертом Дихгоффом, проживавшим в Берлине, о котором он ничего не знал почти двадцать лет.
