Тетива тренькнула. Я едва успел отскочить в сторону. В отместку одним точным движением намотал кнут на его запястье. Дернул, раздался хруст.
На латников у меня ушло намного больше времени. Не будь я таким быстрым, уже бы лежал на дороге в луже своей крови. Но погибать там я не собирался.
Первый погиб по чистой случайности: со шлема слетел ремешок, придерживающий его на голове. Кнутом я стряхнул с него железяку и довершил дело клинком. Обезглавленный труп с грохотом рухнул на землю.
— Есть шанс сбежать, — сказал я уставшим латникам: таскать на себе несколько десятков килограммов брони не так-то просто особенно при такой жаркой погоде.
Обагренные кровью своих соплеменников, они с яростью бросились вперед. Видимо поняли, что всех троих я сразу убить не смогу. Так и получилось.
Одного я успел подцепить Кейнекеном, сунув клинок между плохо наложенными друг на друга пластинами металла, вторые же два навалились на меня всем своим весом, прижали к земле, мутузя здоровыми кулаками, закованными в кольчужные перчатки.
Больно. Боли стало еще больше, когда началось обращение.
Волков боятся не только люди. Монстры, животные тоже бегут от Волков как от смерти, потому что они живут в трех мирах одновременно. Это и есть основное проклятие Проводницы: жизнь на грани.
Первая грань — грань людей, разумного мира. Незрелый Волк — особенно в часы полнолуния — едва ли может удержать себя надолго в этой грани.
Вторая грань — грань животных. Это то, чего требует наша кровь. Наша плоть изменяется, она деформируется и становится звериной. Появляется необычайное чутье, зрение, слух. Все меняется, даже разум. Пусть тело и выглядит намного больше обычного волчьего, зверь есть зверь. Необычайная мощь, которая требует крови и смертей.
Существует и третья грань, до которой редко кто доходит из моего племени. Грань сверхъестественного, грань безумства. Оборотень — нечто среднее между зверем и человеком, оружие великой силы, дарующее своему обладателю больше страданий, чем власти.
Оборотень-Волк намного сильнее и намного больше обычной шавки, что появилась на свет из-за укуса богомерзкой твари. Омерзительное создание. Хуже существ не бывает.
Я ненавидел эту форму всеми силами своей души, потому что именно из-за нее меня подвергли в детстве жестокому испытанию вживлением в плоть серебра. Я проклинал ее, как проклинал своих родителей и других существ своего чертова рода.
Из-за своей ненависти к оборотню я всегда выбирал Волка. На этот раз тело отказалось меня слушать. Теперь его раздирало на части, ребра расширялись, сердце едва успевало за стремительным ростом, нутро горело.
Я отшвырнул левого одной лапой. Развернулся, схватил второго. Легкого усилия хватило, чтобы разорвать латника на две части. С омерзением я отшвырнул труп в сторону.
Я поднялся на ноги. Последний убегать отказывался.
Он с криком ужаса ринулся на меня со своей зубочисткой. Пришлось заткнуть. Легкий удар по голове, когти, обхватившие его хлипкую тонкую шею, и зубы, глубоко вонзенные в металл.
Шлемы чем-то напоминают скорлупу от ореха. Стоит крепко сжать и…
Кровь и мозги хлынули на землю вперемешку с осколками черепа, сочившимися сквозь деформированный кусок железа.
И снова боль, теперь уже от возвращения человеческого тела.
Я пошатнулся. Застыл, не понимая, что происходит. В низу живота стало тепло, даже горячо. Я опустил руку на живот. На ладони остались следы крови — теперь уже моей.
Я холодно хмыкнул. Достал-таки. Из левого бока торчал огромный двуручник.
Я выдернул меч из поврежденной печени, рассеченной почки и бесконечно изорванных кишок, желудка. С болью, но она несравнима с муками обращения.
Со временем заживет.
Так дальше идти опасно, надо скрыться.
С опаской я позволил своему телу стать другим. К счастью, Волк снова стал Волком. Я стиснул меч между зубов и потрусил в лес, выискивая укромный уголок. Залечь на дно. Дней на десять. И разобраться.
Спячка — весьма полезно. Во время спячки ты не нуждаешься в пище. Вода для тебя является пустым звуком, время — жалкой мошкой. Спячка для Волка значит многое, но в моем случае она лишь помогает переждать бурю, залечить раны. Своего рода медитация, вблизи — пародия.
И снова треть месяца попросту пропала из памяти.
Оправился я тогда, когда начались заморозки. Снег слегка припорашивал землю, опадающие листья. В Северной Голиции снег шел редко. Холода проходили быстро и почти не чувствовались. О зиме предупреждали только лысые деревья, жухлая трава и мутное серое небо, потерявшее свой цвет.
Даже солнце светило по-прежнему ярко.
Я выбрался из своей норы. Та насквозь пропахла вонючими лисицами. Ютится приходилось в невероятно маленьком месте, пришлось сожрать его прежних жителей.
Впервые за долгое время я вдохнул запах свежего воздуха и расправил лапы. Нудящая боль во всем теле вновь пробудилась. Пришлось пробежаться, чтобы выгнать из мышц усталость от сна.
Я остановился у знакомого пруда. Не знаю, почему, а именно он стал для меня своеобразным якорем памяти. Надо возвращаться сюда вновь и вновь, смотреть на свое отражение. Думать. О том, что со мной произошло, что происходит.
Надо найти ответы. На что? Забыл. Теперь не плевать. Уже нет.
Я отыскал припрятанный меч, вытащил его к воде и вошел в нее сам, возвращая себе свое настоящее тело. Холодная вода жгла давние раны. Я позволил себе напиться и окунуться в пруд с головой, погружаясь в размышления.
Мысли. Все, что у меня осталось, кроме меча и смертей.
Меня вновь отвлекли. На этот раз крики. Чьи? Сначала мужчина, потом женщина — все хриплые, будто их горло вскрыто ударом клинка или топора. Потом кто-то помоложе. Девочка?
Какая мне разница. Плевать.
Но крики не прерывались. Женщина и мужчина скончались быстро — точно перерезанное горло. Девочка не затихала. Если это разбойники с дороги, то вполне ясно почему. Бандиты берут то, что хотят. Больше золота они хотят обычно женщин. Им плевать на возраст.
Я попробовал отстраниться. Вызывал в памяти лица знакомых и силился приписать к ним знакомые имена. Часть получалась, другая же все еще была покрыта завесой.
Я фыркнул, вынырнул из воды с раздражением хватаясь за меч.
Пора прекращать этот плач. Слишком громкий, слишком резкий. Кто-нибудь может прийти на помощь, умрет, затем не отделаешься от местных: те порою так и жаждут кому-нибудь отомстить.
Я потрусил на звук, совершенно позабыв про одежду.
Я оказался прав.
Сломанная повозка лежала чуть поодаль. Большие мешки, связки товара валялись поверх треснутых досок и обломков колес. Рядом лежали мертвые лошади. Две, одна с отрубленной головой. Работали грубо, скорее всего действительно топором.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
