касания, само его присутствие. С другой — хотелось остаться одной и рыдать. Она чувствовала себя вещью. Феррандо просто нажимал на нужные точки, заставляя ее тело откликаться. И оно откликалось.
Увы, откликалось.
Он подвинул ее бедра и вошел, заставив охнуть и жадно вдохнуть. Неприятное поначалу ощущение быстро улеглось, оставляя чувство наполненности, а неспешные движения порождали внутри томительные спазмы. Губы Феррандо касались шеи, он пробовал на вкус ее взмокшую кожу, прочерчивая узоры кончиком языка. Пальцы сжимали грудь. Движения становились резче. Он намотал волосы на кулак, обездвиживая, и задвигался так яростно, что Амели вцепилась в его руку. Тело горело, а внутри нарастал нестерпимый жар. С каждым его движением, с каждым толчком. Она развела колени так широко, как могла, подавалась навстречу, не отдавая себе отчета. Лишь хотела, чтобы это не прекращалось. Когда стало нестерпимо, она застонала так громко, что не сразу узнала собственный голос. Снова и снова. Запрокидывала голову, комкала пальцами простыни.
Феррандо стиснул зубы, выгнувшись на прямых руках, и она почувствовала, как внутри разливается жар. Он накрыл ее своим телом и просто лежал. Даже не смотрел. Наконец, поднялся, завязал панталоны.
— Если вы так же станете кричать под лакеями, сударыня, то ваши приключения не долго останутся тайной.
Она порывисто поднялась, забыв даже прикрыться:
— Да как вы смеете?
— Смею, сударыня.
Она ударила его по щекам несколько раз. С остервенением, наотмашь, так, что горели ладони. Но он лишь склонился, впился в губы болезненным поцелуем и вышел за дверь.
Амели схватила с консоли белую, расписанную пионами вазу и зашвырнула вслед, слушая, как тонкие осколки фарфора падают на паркет.
Глава 37
Амели долго не могла уснуть. Ворочалась на влажных скомканных простынях, то и дело откидывала стеганое одеяло, плавясь от жара. Но тут же натягивала до самого подбородка, ощущая, как разгоряченной кожи касалась прохлада плохо протопленной комнаты. Несмотря на неумолчный треск дубовых поленьев в камине и очевидную духоту.
Все произошедшее было до крайности унизительным. Чем больше Амели думала, тем сильнее и безжалостнее бичевала себя. Феррандо обращался с ней, как с уличной девкой, которую купил за пригоршню серебряных кринов. Точнее, не так. Как с девкой, которая продалась сама, навязалась, повесилась на шею, соглашаясь терпеть все, что угодно.
Но Амели не навязывалась. Не преследовала, не умоляла жениться, не вламывалась в дом. Не лезла в его постель.
И эти безумные обвинения… Он наказывал за то, чего она не совершала.
Однажды отец рассказывал, что на Седьмой площади секли мещанина Перренеля, укравшего соседскую свинью. Так постановил суд. Дело получило большую огласку, жарко обсуждалось. Обвиняемый не сознавался даже под пытками. Горожане тогда разделились на два лагеря: одни были на стороне предполагаемого вора, другие верили обвинителю. Ни улик, ни свидетелей. Все дело строилось на уверенности пострадавшего и на обрывках разговоров, которые якобы имели место быть. Но обвиняемого все же приговорили и высекли, двое суток продержали у позорного столба.
А потом свинья нашлась. Перренель вломился во двор своего обидчика и на его глазах увел злосчастное животное.
Город тогда еще долго галдел, потому что наказание свершилось раньше самого преступления. И больше того: наказание вынудило несчастного совершить преступление. Даже если он и не хотел. А он наверняка не хотел, на том многие сходились. Стояли, что Перренель был в своем праве. За одно и то же деяние невозможно наказать повторно. А если не совершить — тогда за что он страдал? Стерпев, он оказался бы в дураках.
Амели перевернулась на спину, глядя в расписной потолок, бледно озаренный светом одинокой свечи в подсвечнике. Ее тоже наказывали за несовершенное преступление. И если следовать правилу несчастного Перренеля…
От самой мысли сперло дыхание. Что она должна сделать? Повеситься на шею Нилу, лишь бы самой не оказаться в дураках? Амели невольно поймала себя на том, что это не так уж неприятно. Наверное. С Нилом все было бы иначе. Он бы так не унизил. Все было бы совсем иначе.
В груди шевельнулось что-то непрошенное, щемящее. Вопреки желанию, она живо представила, как могло бы быть. За стенами этого дворца, ставшего золотой клеткой. И, наверное, это принесло бы удовлетворение. Это была бы ее месть. За все.
Амели не отпускало чувство, что Нил знает намного больше, чем показывает. И чем больше она думала об этом, тем сильнее уверялась. И роль его представлялась гораздо значительнее. Чем он связан с колдуном? Если верить тетке Соремонде — одним лишь голосом. Но стоит ли голос такой жертвы? Неужели он не смог пережить давние обиды, чтобы пожертвовать голосом и стать свободным, как ветер? Ведь он легко нашел бы себе место в мире. Как художник. Как камнерез. Его талант, его искусные руки умеют говорить лучше слов. Неужели он не понимает?
Амели поежилась и сильнее натянула одеяло. От мыслей о Ниле становилось спокойно, даже несмотря на всю недосказанность. Будто думала о старом друге. Если бы только он согласился помочь, встать на ее сторону. И, может, они оба смогли бы вырваться.
Феррандо пугал, подавлял. Казалось, не видел в ней человека. Лишь одну из своих кукол, которая не удалась. Красивое лицо — это еще не все. Какой же она была глупой. Но больше всего убивало то, что он мог подчинять ее тело. Впрочем, надели магией горбуна — и он смог бы подобное.
Магия. Проклятая магия. Ничего больше. Где магия — там ложь.
На мгновение показалось, что, может, все морок? Амели резко села в постели и зажала рот ладонью, пораженная этой мыслью. Как раньше это не приходило в голову? Все морок? Дом, парк, эти покои. Сам колдун. Он представал в образе уродливого старика, и Амели так и не знала, какой облик истинный. Предпочла воспринимать так, как было приятнее. Вообразить себя женой отвратительного старика?
Амели даже замотала головой, пытаясь представить на месте Феррандо того другого. И все произошедшее пару часов назад предстало совсем в ином свете. Еще омерзительнее. Хотелось зажмуриться и махать руками, чтобы прогнать эти ужасные видения. Она вспоминала разговор с демоном. Тот, самый первый разговор. Что он сказал? Что мессир может принимать облик любого человека, но не более, чем на час. Но можно ли верить Орикаду?
Получалось, проверить можно только единственным способом — продержать Феррандо подле себя более часа. Все их встречи были достаточно коротки. Неужели по этой причине? Но как это сделать? На ум приходила только постель, но Амели решительно отвергла
