class="p1">— Не надо.
— Феррандо знает?
— О чем?
— О том, что демон слушается.
Амели пожала плечами, но молчала. Разве это имеет какое-то значение? Иметь возможность призывать и отсылать Орикада — хоть какая-то мелкая детская месть, но не больше.
Соремонда облокотилась о столешницу, подалась вперед:
— Теперь все хорошо будет.
Амели вновь пожала плечами и сделала вид, что увлечена едой, чтобы замять этот неприятный разговор. Демон ее совсем не интересовал. А неожиданное известие о празднике на мельнице спутало все планы. Страшно было от одной только мысли.
Если бежать — то куда? Домой — нельзя. Идти некуда. Получится ли продать драгоценности? В единый миг вся затея показалась самой что ни на есть глупой, но шальная мысль трепыхалась в голове, как зажатая в кулаке муха, не давая покоя. От этих мучительных раздумий даже разболелась голова.
Амели решила отдаться на волю Создателя: если все выйдет беспрепятственно — так тому и быть. А потом сам Создатель и направит. А нет — так и побегу не бывать.
* * *
С печевом провозились два дня. Амели так уставала, что засыпала, едва голова касалась подушки. И эта мелочь казалась несказанным счастьем. Она проваливалась в сон без сновидений, чтобы утром снова спешить на кухню.
Конечно, одними маковыми бисквитами не обошлось. Амели просто летала по кухне, колдуя над корзинками с лимонным курдом, ванильными вафлями и цветным фигурным печеньем с сахарной глазурью. Забыла обо всем. Не осталось ничего кроме запахов кухни и печного жара. Все остальное отошло на второй план, покрылось маревом, как воспоминания о сонном кошмаре. Но больше всего приводило в восторг то, что ее выпечку попробуют совершенно незнакомые люди. Понравится ли? Будь у нее маленькая лавка, стали бы возвращаться, покупать? Стали бы хвалить?
От этой мысли замирало сердце. Маленькая лавка — ее мечта, которой так противился отец. И от дворянского гонора, и от вечного безденежья. Он называл это плебейством, будто не понимал, что настоящее плебейство — это пустой суп за обедом и драные башмаки. Разве можно считать плебейством дело, которое согревает душу?
Амели расставила корзинки на столе ровными рядами, украсила веточками свежей мяты и посыпала сахарной пудрой, встряхивая над ними большое волосяное сито. Тетка Соремонда лишь важно поглядывала и качала головой. Под руку не лезла, будто безоговорочно признавала превосходство.
Пирожные сложили в большие деревянные лотки, составили друг на друга. Все было готово — оставалось лишь погрузить в карету. Тетка Соремонда залюбовалась собранными лотками:
— Вот это праздник сегодня будет! С руками оторвут, да добавки попросят.
Амели улыбнулась, вздохнула в предвкушении. И желанно, и волнительно.
Тетка всплеснула руками:
— Батюшки, нужно же платье переменить!
Она сняла грязный фартук и пошла вон из кухни. Амели вдруг поймала себя на мысли, что даже не знала, где находится комната Соремонды. Казалось, кухня и есть ее дом. Верно, где-то здесь же, в подвале. Было странно представить, что тетка лезет на голубиный чердак.
Амели вновь залюбовалась лотками, вдыхая запах выпечки. Славный теплый запах. Так пахнет счастливый дом. Так должен пахнуть счастливый дом. И кругом детский смех… который сменился высоким визгливым вскриком.
Тетка Соремонда!
Амели выбежала из кухни, миновала узкий коридор и нашла Соремонду под лестницей. Над ней уже склонился Нил, помогая подняться. Но с грузными телесами не так-то просто было совладать. Тетка охала, цепляясь за стену, наконец, нагнулась, так и сидя на каменном полу, схватилась за ногу. Скривилась от сильной боли.
Амели присела рядом:
— Что? Что случилось?
Она посмотрела на Нила, но тот лишь пожал плечами:
— Я прибежал уже после. Как раз в кухню шел.
Соремонда неожиданно рассмеялась в ответ:
— Стара да неуклюжа. Вот и ноги не держат!
Амели заломила руки:
— Больно?
Та кивнула:
— Больно, милая. Видно, не плясать мне сегодня.
Нилу, наконец, удалось поднять тетку. Она обвила рукой его шею и грузно повисла всем своим весом. Нил лишь согнулся под этой тяжестью. Соремонда попробовала ступить на ногу, но тут же скривилась от боли:
— Все. Наплясалась.
Амели прижала пальцы к губам. Внутри все ухнулось:
— Как же теперь? Сансон, мельница?
Тетка лишь повела бровями:
— Теперь все на вас двоих. Неужто зря так старались. Я останусь, а вы поезжайте. Племянник все знает.
— А как же… лекаря ведь надо.
Тетка тронула Амели за руку:
— Не беспокойся, милая, не надо лекаря. Феррандо все исправит. Только до комнаты тихонечко дойдем. А ты, госпожа, шла бы к лоткам. А то ненароком этот паразит опят дел натворит. Работу больно жалко.
Амели кивнула, но тут же замерла. С трудом сглотнула пересохшим горлом: кажется, Создатель подал первый знак.
Глава 39
Амели будто лихорадило. Она тряслась в простой дорожной карете, придерживая подскакивающие на кочках лотки, сложенные на сиденье. Лишь бы не помялось, не искрошилось. Каждое пирожное должно остаться идеальным. Тетка Соремонда сказала, что так заведено: скромно и неприметно, чтобы никто не догадался, откуда приехали. Прознают правду — никакими изысками не соблазнишь, ни за что есть не станут, даже не подойдут. А так хотелось, чтобы пробовали, чтобы хвалили. Даже все прочее отходило на второй план. До поры. Тетка была права — Амели это прекрасно понимала. И память услужливо подсовывала, кошмар, случившийся в день свадьбы. Она слишком хорошо помнила эти лица. Особенно бабку Белту и мальчишек, которые кидали камни. Нет, теперь все это не трогало так остро. Люди глупы, они ничего не знают. Пожалуй, это и было в людях самое отвратительное — судить, ничего не зная. И чем глупее человек — тем смелее суждения. Отец всегда говорил, что на дураков не обижаются. Но это все были красивые слова. Глубоко внутри все равно скребла отчаянная обида.
В салоне так удушливо пахло печевом, лимоном и ванилью, что было нечем дышать. Амели даже хотела приоткрыть дверцу, но побоялась наглотаться дорожной пыли, которая в сухую погоду щедро клубилась под колесами и копытами. Или это от страха чувства обострялись. Амели то и дело просовывала пальцы за корсаж скромного суконного платья горничной, взятого у Мари, щупая, на месте ли драгоценности. Спрятала все, что было.
Нет, Амели все еще не понимала, как поступить. Не воспользоваться очевидным шансом казалось безобразно глупым, но она так и не представляла, что станет делать потом, после. Одна. Подговорить Нила, умчаться прямо в этой карете. Но он никогда не согласится, даже слушать не станет. Да и как вообще можно сознаться в подобном? Как предлагать? Стыд и грех.
