Кроме денег ей нужны были сведения. Правда, слухи и домыслы – годилось все, лишь бы касалось герцогства Торвайн.
На первом же каботажном судне, взятом на абордаж близ берегов Уэльса, она узнала, что сэр Валентин жив, здоров и ненавидим валлийцами. Первое Марину обрадовало чуть ли не больше, чем второе. Убить жабу она хотела собственными руками, и чтобы жаба понимала, кто и за что ее убивает.
В тавернах тоже говорили о сэре Валентине. В дешевых портовых, в дорогих купеческих, шепотом и с оглядкой: он приказал вырубить священные дубы, приказал осквернить старый дольмен, созвал в замок целительниц и прорицателей, схватил их и держит в темнице. Сэр Валентин не чувствует себя хозяином, он выгнал старых слуг герцога Джеффри и боится гнева фейри. Совсем тихо и только после пятого кувшина говорили, что сэр Валентин обезумел и что его покарал морской народ. Зато во весь голос поздравляли: герцогиня принесла мужу двоих детей, девочку назвали в честь матушки королевы, а мальчика – в честь принца-консорта. Сама королева согласилась стать детям крестной…
Поймав последний слух, Марина насторожила уши. Как, когда? Самый удобный путь в Англию – морем, и вряд ли жаба Валентин верит в гнев морского народа. Зря, конечно, не верит, но Марине это на руку. На суше его не достать.
Осталась самая малость: узнать, когда он выходит в море, и показать дорожку в сундук к Дэйви Джонсу.
Но тот сплетник, что любезно сообщил о будущей крестной-королеве, подробностей не знал. Не знали и содержатель таверны, и мясник с зеленщиком, и торговец пенькой… Марина готова была обойти весь Кардифф и постучаться в каждую дверь, но спрашивать открыто о таких вещах – прямой и надежный путь на плаху. Безумцы вроде жабы Валентина – очень подозрительные безумцы.
Удача улыбнулась ей в той самой дешевой забегаловке, где когда-то она познакомилась с Фитилем. Когда-то. Всего три года – или целую жизнь назад.
В той таверне обмывали удачную охоту на котиков с полдюжины моряков, причем шкуры они принесли с собой и пытались тут же сбыть их содержателю таверны. Тот пока поил моряков неразбавленным элем и сбивал цену, а моряки хвастались напропалую своей удалью в убийстве. Слушать было противно, и Марина чуть было не развернулась с порога, но что-то ее остановило. Быть может, то, что торг был за тем самым столом. А может быть, ей показался странным запах. Запах шкур. Она сама не могла понять, что ее заставило подойти, погладить верхнюю шкуру, перебрать всю стопку и задержать руку на густом коричневом мехе.
Именно этот мех и пах. Не совсем даже пах, Марина не могла бы описать это странное ощущение неправильности. Но при мысли о том, что из этой шкуры сошьют шубу или положат ее перед чьим-то камином, становилось мутно, тошно и хотелось убивать. А еще было больно, словно это в Марину вошел гарпун…
– Сколько? – прервала она очередное хвастовство.
– Двадцать золотых, – ляпнул, очевидно, старший из сидящих за столом. И так же очевидно онемел от собственной наглости.
– Десять за все и ужин за мой счет. По рукам?
Моряк радостно согласился и подвинулся на лавке, мол, подсаживайся, мой щедрый друг! Марина почти было отказалась, но тут один из моряков произнес то самое слово: герцог Торвайн. Разумеется, Марина подсела, сопровождавшие ее в походе за слухами четверо матросов тоже и включились в увлекательнейшую беседу. Из этой беседы выяснилось, что герцог Торвайн собирается идти тремя судами, одно из которых – загляденье какой корвет, подарок герцога королеве. На этот корвет три года драли двойной налог с крестьян и торговцев, так что прошлой зимой чуть не половина селян подалась в море… Подробности жалоб и ужасов Марина пропустила мимо ушей – вот когда она вернет свое герцогство, тогда и разберется. А сейчас напряженно размышляла: что же делать с этим проклятым корветом? Команда уже набрана, и, судя по вот этим головорезам, что сейчас пьют оплаченный ею эль, Валентин не поскупился ни на пушки, ни на мушкеты.
Всю дорогу до порта она хмуро размышляла. Почему-то, когда брала курс на Кардифф, не подумала об осторожности и подозрительности жабы. Зря. Жабы никогда не отличаются ни благородством, ни отвагой. И хоть «Роза Кардиффа» – отличный бриг и абордажная команда просто загляденье, какие головорезы, связываться сразу с тремя военными судами будет чистой воды самоубийством.
Но…
Поговаривают, что морской народ зол на Валентина. Почему бы не подтвердить слухи? Однажды морской народ разозлился на Фитиля, и теперь Фитиль пьет эль на дне, с Дэйви Джонсом.
Должно получиться и на этот раз. Должно же? Ведь не на пустом месте Нед рассказывает свои байки о Марине, дочери морского фейри…
Нед ждал ее на корабле. Расхаживал вдоль борта, вглядывался в толпу на пристани и то дергал себя за рыжую с проседью бороду, то растрепывал и без того косматую гриву. Беспокоился. Увидев ее и нагруженных тюками шкур матросов, просиял и тут же удивленно поднял бровь: вроде ж капитан не собирался ничего закупать, тем более тюками-то…
Взбежав по сходням, Марина велела матросам сложить тюки на палубе и кивнула Неду:
– Ко мне в каюту.
Пока Марина снимала пропыленный и пропахший дешевым элем и скверной стряпней камзол, умывалась и жадно пила свежую воду, Нед коротко отчитался: вино и миткаль проданы, куры и капуста закуплены, трое моряков желают поступить на корабль и ждут одобрения капитана.
– Хорошо, гляну. Но сначала ты мне кое-что расскажешь, Нед. – Марина махнула на кресло, мол, садись. – Не байки для матросов, а правду.
– Все, что ты хочешь услышать, мой капитан, – усмехнулся в бороду Нед, устраивая зад на любимой, расшитой золотом сидельной подушке Фитиля.
Марина села на кровать, протянула ему сначала одну ногу в сапоге, чтоб помог стянуть, затем вторую. Потрясла босыми пятками, облегченно выдохнула и забралась на кровать с ногами.
– Все, что ты знаешь о моем отце и фейри, Нед.
Нед пожал плечами:
– Ты и так знаешь почти все.
– Не все, Нед. Я не знаю, что – правда. Так что давай с самого начала, время у нас есть.
– Ладно. Ты помнишь, сэр Джеффри говорил, что снял меня с виселицы, потому что пожалел палача. Это правда. Отчасти. В первый раз палач поскользнулся, пытаясь надеть мне на шею петлю. Во второй – не сработал механизм и люк подо мной не открылся. А когда меня пытались повесить в третий раз, кто-то сорвал с моей головы мешок и спросил, готов ли я отложить визит в ад и послужить судьбе здесь.
И куда только девалась обычная многословность Неда? Марине даже показалось, что он рассказывает неохотно, словно чего-то стесняясь или опасаясь. А может быть, ему просто неприятно вспоминать, как едва не погиб.
