Ник стоял в отделанной резными панелями библиотеке, откуда, бывало, смотрел из окна, как Джонни играет во дворе. Теперь тут не было никого и ничего. Деревья стояли голые, трава стала пепельно-серой, в доме не раздавалось ни звука… Ни рождественской елки, ни веселых песен, ни радостных лиц… никто с волнением не ждет — что там будет, в рождественском чулке. Слышались только гулкие звуки его собственных шагов — он поднимался наверх в спальню с бутылкой бренди в руках. Последняя из тех, что он купил еще до войны. Единственное, чего он сейчас хотел — забыться, немного отдохнуть от беспокойства и боли за сына. Но даже бренди не помогало — он понял это после первых трех рюмок и забыл о бутылке. Алкоголь не успокоил, а, напротив, еще больше обострил его чувства. Ник сел писать письмо Джонни — как он скучает без него и насколько следующее Рождество должно быть лучше нынешнего. Когда настала ночь, Ник Бернхам был доволен, что теперь можно задернуть шторы, выключить свет и забыться сном.
Глава девятнадцатая
Следующие четыре-пять месяцев были временем неопределенности. Это время во Франции прозвали «странной войной» — не происходило ровным счетом ничего. Французские войска твердо стояли на «линии Мажино», готовые защищать свою страну, но делать этого им не приходилось. Жизнь в Париже текла своим чередом, почти так же, как и раньше. Пережив первое волнение, все вернулось на круги своя — все здесь происходило совершенно иначе, чем в Лондоне, где ввели строгое и досадное нормирование продуктов, где ревели сирены, где воздушные тревоги происходили чуть ли не еженощно. Нет, в Париже все шло по-другому.
Это создавало подспудное напряжение, усиливавшееся чувством обманчивой безопасности, уверенности в том, что никаких перемен не будет и в будущем. Арман продолжал пропадать на своих секретных встречах, а Лиана вместо того, чтобы поддерживать мужа, все больше раздражалась. Он мог, по крайней мере, сказать ей, чем занимается. Ведь раньше он ей всегда доверял, но теперь, очевидно, никакого доверия не было и в помине. Арман продолжал отдаваться своей загадочной работе, порой пропадая на несколько дней подряд. В таких случаях ей звонили и тихо сообщали, что мсье уехал из города.
Спокойствие, разлившееся по Парижу, позволило Нику продолжить свою работу. В воздухе повисло ощущение того, что так будет продолжаться до бесконечности. Ник чуть было не уехал домой в апреле, как и собирался, но в Париже шла такая мирная жизнь, что он решил остаться еще на месяц, чтобы упрочить все, что ему удалось сделать. Однако этот месяц и оказался решающим. Раковые метастазы, незаметно распространившиеся, внезапно прорвались наружу. Десятого мая Гитлер напал на Бельгию, Нидерланды и Люксембург. Четырнадцатого мая капитулировали датчане, и после этого немцы вторглись на север Франции. Все вокруг опять всколыхнулось, повсюду царили волнение и тревога, каких не было с прошлых августа — сентября. Затишье кончилось, сменившись страхом. Теперь стало ясно: Гитлер просто откладывал нападение на Европу. Опять британцы оказались правы. Когда Лиана попыталась обсудить это с мужем, Арман ничего ей не сказал. Он по-прежнему с головой уходил в свою секретную деятельность.
Двадцать первого мая пали Амьен и Аррас, а через неделю, двадцать восьмого мая, официально капитулировала Бельгия. Двадцать четвертого мая началась эвакуация из Дюнкерка и продолжалась одиннадцать ужасных тяжелых дней. До Парижа доходили известия о чудовищных потерях, превосходивших всякие мыслимые предположения. Четвертого июня, когда эвакуацию завершили, Черчилль, выступая в палате общин, поклялся сражаться во Франции, в Британии, на морях — любой ценой. «…Мы будем бить врага на побережье, в местах высадки десантов, на полях и на городских улицах, мы будем бить его на холмах. Но никогда не сдадимся!»
Через шесть дней в войну вступила Италия. А двенадцатого июня произошло то, что все сочли трагедией из трагедий: Париж был объявлен свободным городом. Франция решила не воевать. И вот четырнадцатого июня, в день одиннадцатой годовщины свадьбы Лианы и Армана, нацисты уже маршировали по Парижу, а через несколько часов флаги со свастикой развевались на стенах всех самых значительных зданий города. Лиана видела их и на площади Пале-Бурбон, и глаза заливали слезы, такими отвратительными казались эти красные флаги, бьющиеся на ветру. Армана она не видела со вчерашнего дня и теперь только молилась, чтобы он остался жив. Но горше всего она оплакивала Францию. Французы просили помощи у ее страны, но эту просьбу отклонили, и теперь Париж был в руках немцев. Это разбило бы любое сердце.
Арман зашел домой на минуту после обеда. Он пришел пешком по боковым улицам, чтобы убедиться, что Лиана и девочки вне опасности. Он велел задернуть портьеры и запереть дверь. Немцы не будут никого убивать, но все же лучше не привлекать их внимания. Арман нашел жену в спальне — она сидела и горько плакала. Ни слова не говоря, он крепко прижал ее к себе. Он торопился обратно в свой кабинет. Накануне днем он уже уничтожил несколько ящиков бумаг, но ему предстояло многое просмотреть и отобрать, прежде чем город будет официально сдан немцам. Кабинет премьер-министра Рейно уйдет в отставку послезавтра, сообщил Арман. Они собираются бежать на юг, в Бордо. Лиана вдруг в ужасе посмотрела на Армана.
— Ты собираешься с ними?
— Ну, конечно, нет. Ты что, думаешь, я бы оставил вас здесь одних? — он говорил устало, резко и сердито. До Лианы не доходил смысл его слов.
— Но ты, наверное, должен, Арман…
Об этом мы поговорим позже. А сейчас делай то, что я тебе сказал, — сиди с девочками дома. Успокой их. Пусть прислуга тоже не выходит…
Он оставил ей множество наказов и исчез в одной из узких улочек. После того как немцы вошли в Париж, город как будто вымер. Не работало ни одно кафе. Не было ни прохожих, ни французских солдат. Магазины тоже были закрыты. Те, кто собирался бежать, уехали еще вчера. Те, кто решил остаться, — прятались. К вечеру некоторые отважились выйти на балконы и стояли там, размахивая маленькими немецкими флажками. Когда Лиана увидела это, ей стало тошно. Свиньи, предатели! Ей хотелось кричать, но она только тихо задернула шторы и стала ждать Армана. Все эти дни она размышляла, что же теперь делать. Никакого выхода не было. Они оказались в руках немцев. Когда она приняла решение остаться в Париже вместе с Арманом после начала войны, она понимала, что это рано или поздно случится. Но в глубине души она все-таки не верила — Париж не сдается. Он и не сдался. Его сдали.
Арман вернулся домой почти на рассвете через два дня. Он был каким-то необычно тихим и бледным. Ни слова не говоря, даже не раздеваясь, он лег на кровать. Он не спал, ничего не говорил, а просто лежал. Через два часа он поднялся, принял ванну, переоделся под испытующим взглядом Лианы. Было ясно, что он уходит, но куда? Его кабинета уже не существовало. Все учреждения перешли в руки к немцам.
