— Я понимаю, сынок… я понимаю… Я тоже буду по тебе скучать… Но ведь это ненадолго. — Он стиснул зубы, моля Бога, чтобы его слова оказались правдой: Сам он уехать пока не мог. Дела задерживали его в Европе.
— Я не хочу уезжать без тебя, папа.
— Но это ненадолго… обещаю тебе…
Ник взглянул на Хиллари, она была необычно тиха и спокойна. Чемоданы уже ожидали в прихожей. На этот раз не пришлось загружать тюками две машины. Им сообщили, что каждый пассажир имеет право провезти только два чемодана. Корабль и так был перегружен, на этот раз плыть придется без роскоши и великолепия, хотя в списке пассажиров попадались и громкие имена. Сотни состоятельных американских туристов оказались в Европе, как в ловушке, и теперь они отчаянно осаждали свои посольства, требуя, чтобы их отправили домой. Все французские и британские постоянные рейсы были отменены. «Нормандия» прибыла в Нью-Йорк двадцать восьмого августа, и владельцы выслали телеграмму с просьбой поставить ее там на прикол. Рейсы американских судов в Европу тоже отменили, а посол Кеннеди отчаянно телеграфировал из Лондона, сообщая о целой армии американских туристов, оказавшихся в опасности, — ему удалось добиться, чтобы за ними прислали корабли. Должны были прийти «Вашингтон», «Манхэттен» и «Президент Рузвельт», но никто не знал, когда это произойдет. Так что «Аквитания» осталась единственным судном, имевшим твердую дату отплытия. Но и у нее это был последний пассажирский рейс.
Все хорошо понимали, насколько опасным будет это путешествие через океан. Рассказывали ужасающие истории о немецких подводных лодках. Однако «Аквитания» благодаря некоторым особенностям конструкции меньше других судов была подвержена опасностям атаки из глубины, В Европу она шла с потушенными фонарями, постоянно меняя направление. Так что возвращение в Америку сулило быть интересным.
У дома на авеню Фош стоял большой черный «дюзенберг». Хиллари, Ник, Джонни и няня садились в него с угрюмым выражением на лицах. Машина направлялась в Кале, где уже дожидалась нанятая Ником яхта, которая доставит их в Дувр. А там они пересядут на автомобиль, чтобы добраться до Саутхемптона. Путешествие оказалось не столько опасным, сколько утомительным. Когда они наконец вышли у причала, где стояла «Аквитания», Хиллари, неожиданно для самой себя, чуть не расплакалась. Она очень боялась, что судно пойдет ко дну. Прежде чем пассажиры начали подниматься на борт, их предупредили о возможной опасности — и Хиллари даже прижалась к Нику, что было уж совсем на нее не похоже. Всех предупредили, что пассажир, поднимаясь на борт судна, принадлежащего одной из воюющих сторон, должен знать, что корабль может быть потоплен без предупреждения. Это сообщение произвело свое действие, и все трое Бернхамов крепко обняли друг друга, прежде чем подняться на борт. Нику удалось достать для них только одну маленькую, душную каюту с тремя койками: одна, самая приличная, предназначалась Хиллари, а две другие, расположенные одна над другой, — для Джонни и его няни. Зато у них был отдельный туалет.
Ник оставался с сыном, пока не прозвучал последний сигнал к отплытию, и в последний миг сжал Джона в объятиях.
— Будь большим мальчиком, тигренок, я тебе поручаю заботиться о маме. Слушайся ее на корабле. Это очень важно.
— Ой, папочка… — Голос его дрожал почти так же, как и голос отца. — Как ты думаешь, мы утонем?
— Ну, конечно, нет. А я каждый день буду думать, что у вас все хорошо. А как только вы приедете, мама даст мне телеграмму.
— А щенок? — Собачка дрожала под кроватью. Джонни пронес ее на корабль тайком, чтобы никто не заметил. Никаких домашних животных на корабль не допускали, но англичане любят собак, и Джонни надеялся, что с ней ничего не сделают, даже если обнаружат ее во время плавания. — А что я буду делать со щенком, если корабль станет тонуть?
— Не станет. Но если бы это и случилось, нужно будет просто крепко держать его на спасательном жилете. — Ник повернулся к жене, не выпуская сына из рук. — Береги себя, Хил… себя и Джона… — Он снова посмотрел на сына, который без стеснения плакал, глядя вверх, на отца.
— Хорошо, Ник. И ты тоже — береги себя здесь. — Судорожно сглотнув, Хиллари прижала его к себе. — Возвращайся скорее.
В эти последние мгновения на борту корабля стена ненависти между ними, казалось, пошатнулась. На нее просто не оставалось времени. Они вдруг остро ощутили, что могут больше никогда не увидеть друг друга. Няня истерически рыдала, сидя у себя на койке. Это будет еще то плавание, предчувствовал Ник. Он только молил Бога, чтобы «Аквитания» благополучно пересекла океан.
Он стоял один на причале и неистово махал рукой, пока еще различал их лица и фигуры, а затем, уверенный, что сын его больше не видит, закрыл лицо руками и зарыдал. Докер, проходивший мимо, деликатно кашлянул, остановился и, похлопав Ника по плечу, сказал:
— Все будет нормально, приятель… Это корабль так корабль… я как раз только что на нем из Нью-Йорка… идет как ветер, да уж… фрицам за ним не угнаться.
Ник кивнул, благодаря рабочего за эти ободряющие слова, но ответить был не в состоянии. Он чувствовал себя так, словно его жизнь и душа уплыли на этом корабле. Он зашел в зал ожидания, чтобы выпить воды, и заметил на стене список пассажиров «Аквитании». И как будто это снова могло приблизить его к Джонни, он стал просматривать список и скоро нашел в нем своих. «Миссис Николас Бернхам, мистер Джон Бернхам…» Фамилия няни была указана в самом конце, и Ник пробежал глазами весь список. Внезапно его сердце обдало холодом. Внизу значилось: «мистер Филипп Маркхам».
Глава семнадцатая
Обычно «Аквитания» брала на борт три тысячи двести тридцать пассажиров, а численность экипажа доходила до девятисот семидесяти двух человек, но на этот раз, благодаря тому, что с корабля убрали часть мебели и поставили дополнительные койки, «Аквитания» взяла на четыреста человек больше. Каюты были забиты до отказа — несколько семей, привыкших к просторным роскошным апартаментам, такие, как Хиллари с Джоном, теперь теснились в одной-единственной каюте. Но этот рейс был совершенно необычным. Обед подавали в пять, а то и в четыре часа, и после захода солнца корабль полностью погружался в темноту. Пассажирам рекомендовали с наступлением сумерек вообще не выходить в коридор во избежание несчастных случаев. Все окна и иллюминаторы были закрашены черной краской, так что и туалетом приходилось пользоваться, не включая света, — приходилось привыкать и к этому. Большинство пассажиров были американцы, хотя англичан тоже было много — эти держались очень спокойно, к обеду неизменно являлись в черных галстуках и обсуждали военные новости, вовсе не считая это несвоевременным из-за того, что началась война.
