Во время войны понятие «мирное население» не существует. У нас пеняют на американцев – для тех Югославия была таким же объектом бомбардировок, а нас-то учат они соблюдению прав человека в Чечне. Но эти бомбардировки югославских городов были настоящей войною: блок государств совершил нападение на суверенную страну. Чеченцы – граждане РФ, тогда как сербы оставались сербами, а не числились как граждане за какой-нибудь Миннесотой или Арканзасом. И тогда война в Чечне есть действительно война государства со своими гражданами. Тогда население Чечни мы признаем на основании своих же законов сплошь как сограждан и ведем против них же боевые действия.
Что это за война, где солдатам стреляют в спину, а бомбят в осажденном городе как раз тех, ради которых идут на его штурм? Что это за война, где для тех, с кем воюет российская армия, амнистия следует за амнистией и принимают решения о ней не кто-нибудь, а депутаты российского парламента? От уголовного преследования по заверению властей освобождаются те, что не запятнали себя массовыми убийствами, однако если они участвовали в боевых действиях, то каждый из них повинен в смерти пусть даже нескольких солдат. В то же время солдаты федеральных войск за преступления, совершенные на территории РФ, то есть в Чечне, несут уголовную ответственность, очевидно, даже за кражу чеченской курицы с голодухи, и для них нет амнистии. Вину чеченца, даже пойманного с оружием в руках, требуется доказать, то есть в условиях войны вина человека с оружием в руках, оказывается, должна быть доказанной, хотя яснее ясного, в кого же он из этого оружия стрелял… Но это «гражданин Российской Федерации» – и вот подайте свидетелей, что именно этот боевик повинен именно в этом преступлении, а иначе он может быть привлечен к суду разве что за незаконное ношение или хранение оружия. Жизнь любого Басаева, хоть бы он питался печенкой русских солдат, охраняется нашим законом: нет, его не казнят, ведь он «гражданин Российской Федерации», а в России отменена смертная казнь. Чеченцы требуют от России соблюдения своих гражданских прав, требуют теплых палаток и снабжения едой в лагерях беженцев, тогда как статус российских граждан в чеченских аулах в подобной же ситуации – это в лучшем случае рабство, голод, бесконечные побои от хозяев, зинданы… Более абсурдной войны Россия еще никогда не вела. Мы разрушили их дома в отместку за то, что они взрывали наши; почти в каждой их семье есть убитые в столкновениях с нашей армией, а каждый день этой войны, как и бывает на вой не, плодит разве что взаимную ненависть. Однако тех, кто вправе лишь ненавидеть русских как кровников и презирать как неверных, наделяем мы правами своих сограждан. Отсюда эта война на каждом шагу оборачивается абсурдом или предательством. Нет ни мира, ни войны. Она подобна переливанию из пустого в порожнее – только не воды, а русской и чеченской крови.
Русские во всех смыслах оказываются такими же жертвами этой войны, что и чеченцы, но их положение в этой войне бессмысленней, обреченней: погибают на войне русские солдаты, понимая так, что пришли на эту чужую землю, конечно, не за-ради «восстановления конституционного порядка», а чтоб сдерживать чеченцев силой, избавлять от них если не Россию, то русских в самой Чечне и по ее границам. Однако русское население, во-первых, удерживается, не отселяется на спокойное жительство в Россию, потому что без него этнически чистая Чечня будет совершенно абсурдна в составе РФ, – а, во-вторых, оказывается, имеет прав на гуманитарную помощь от государства даже меньше, чем чеченское. В глазах «международной общественности» разговора о русских беженцах или жертвах войны и подавно нет.
Русские в Чечне окружились блокпостами, засели в комендатурах, а если гражданские, то живут лишь под их прикрытием – а кругом чужая нам земля, по которой даже войсковые колонны не могут ступить без усиления бронетехникой, разведки, прикрытия с воздуха. Кто и когда станет здесь жить? Зачем? За что?! Мы воюем с чуждым и враждебным нам народом – через десяток лет подрастут сироты, эдакие талибы, что будут ненавидеть Россию и русских еще покрепче своих отцов, которые хоть были воспитаны как советские люди и что-то имели с нами общее. Людскими потерями в Чечне оплачивается сегодня не настоящее и даже не будущее русских на этой земле. Русские на этой земле жить уже никогда не смогут, такая война – это бессмысленный захват земли, непригодной для жизни, хотя, конечно, непригодной только для жизни русских людей.
Чеченский народ нельзя уничтожить – а значит нельзя подчинить. Ну не пожжешь все их немирные аулы, не выселишь всех скопом в какую-нибудь мертвую дикую степь – прошли те времена. Поэтому преступно и абсурдно воевать в Чечне только ради того, чтобы разорить тишком ну хоть еще одно сельцо или похватать да сгноить без вести в фильтрационных лагерях хоть сотню мужчин, способных взять в руки оружие. Все это делается с надеждой, что чеченцы все же могут быть сломлены или запуганы и начнут сами наводить требуемый от них порядок. Даже если вообразить, что в Чечне может восторжествовать наш закон и порядок, то все равно будет это такой порядок и закон, как в исправительно-трудовой колонии: внутри сплошь зэки, то есть чеченцы, а по периметру вышки с автоматчиками. Как осужденные по закону лишь отбывают наказание и порядку подчиняются разве что на зоне, так и чеченцы лишь под дулами автоматов будут отбывать свое российское гражданство и подчинятся нашим законам: они не могут быть гражданами России, такими же, как и мы, прежде всего потому, что этот народ воспринимает нас врагами. Мы никогда не перекуем хоть половину чеченцев в активистов нашего режима, даже если и поселим ужас на их земле. Зато за каждое чеченское сельцо, за каждого чеченца Россия платит взрывами в своих городах и кровью своих солдат. И выходит при этом абсурде, что страх перед этой войной поселяется уже в нашем народе, на нашей земле, в наших городах.
Наша война
В доме моего деда была большая военная библиотека с мемуарами командующих армий, тактическими учебниками и другими почти научными книгами о войне. Среди этих книг выделялись несколько одинаковых красных томов каждый толщиной как два, а то и три кирпича. Назывался весь этот тяжкий бумажный груз «История Второй мировой войны». Когда я однажды подростком пролистал только одну из книг, то был поражен, найдя в ней отдельные карты сражений за маленький остров в Тихом океане и за вовсе ничтожный оазис где-то в африканской пустыне. Все время, сколько смотрел военные фильмы и слушал уроки истории в школе, война казалась только нашей, ведь и названная Великой Отечественной, – но разодран был войной на куски, выходило, весь мир, даже неизвестные острова.
Вторая мировая война – своя у каждого народа. Историческая память о ней народов и сама ее история похожи на лодочки и реку. Про реку нельзя сказать «плывет». Она течет, ею движет неумолимая единая сила. Ну а лодочки, чужие друг другу, плывут по ней, по реке, хотя и кажется, что волокут за собой реку.
Что народы помнят и понимают о войне – только наплывает поверх исторических событий. Но историю все равно подменяет память, и мы все равно в каждое время будем знать и понимать только то, что воспримем как свое и в чем увидим свой национальный подвиг. Сторону противников воспринять нам почти невозможно, и она нам естественно чужда. Но чуждое и родное в отношении Великой Отечественной войны именно теперь, в новом времени, смешалось. Наше национальное достоинство оказалось унижено под конец века ощущением исторического поражения. Все советское испустило дух, а между тем оно и было для нас как свое, родное. Историческая память советских людей о войне во многом была воспитанной тем, что называлось «пропагандой». Но не все, внушенное в советское время о Великой Отечественной войне, было фальшивкой. Фальшивки никогда бы не родили веры в образ войны святой и освободительной, не будь в самих людях толики этой святости и готовности к бескорыстной жертве.
Что же было внушено? Или иначе: что мы знали и помнили о войне всего десятилетие назад? Знали о вероломном нападении фашистской Германии. Фашистской – значило уже совершенное воплощение зла. Образ войны с фашистским злом будто бы отменял политические расчеты и мотивы, свойственные вообще войнам. Наша война началась в одночасье, но как бы в продолжение вечной борьбы добра со злом, где зло посягает на добро только по той причине, что, как и положено ему, хищно стремится овладеть всем миром. Наша страна, воплощающая идею всеобщего равенства и братства – такое же совершенное добро, – встала препятствием на пути фашистского зла к власти над миром. Битва добра со злом всегда неравноправна, так как одна из сторон действует коварством, силой безжалостного расчета. Сторона же добра жертвенно принимает на себя ее первый кромешный натиск – и мы знали об огромном количестве людских жертв в начале нашей войны, когда бомбили наши мирные спящие города и стирали с лица земли танковым валом одинокие, обреченные только на гибель пограничные заставы. Знали о переломных битвах войны – за Москву и за Сталинград, о блокаде Ленинграда и Курской дуге. Сражения же на европейских полях представлялись уже как одно освободительное победное шествие. Победа как торжество добра. Суд над злом – Нюрнбергский процесс.
