Грациллоний знал, что должен его прикончить. Но пусть это произойдет быстро. Так будет милосерднее.
Руфиний криво ухмыльнулся и приготовился к новой атаке. Двое мужчин, преступник и центурион, сошлись в равной борьбе. Это была не схватка двух римлян, а победа римской армии над галлами. Рана Руфиния была глубокой, но не смертельной, и хотя он преуспел в грабежах и разбоях, но не был обучен науке убивать.
Грациллоний отражал его атаки и наносил ему все новые раны. Раза два-три ему пришлось защищаться, но полученные раны были лишь легкими царапинами.
Развязка наступила неожиданно. Грациллоний оттеснил Руфиния к зарослям и отрезал ему путь к отступлению. Руфиний отбивался. Но к тому времени он едва мог держать длинный меч. Сквозь завывания ветра Грациллоний слышал частое дыхание Руфиния, истекающего кровью. Щит Грациллония отразил еще один удар. Коротким толстым клинком он выбил оружие их рук противника.
Руфиний на секунду растерялся, а потом со смехом прокричал:
— Молодец, солдат! — покачиваясь, он протянул к нему руки. — Иди, чего ты ждешь? Вот же я.
Грациллоний не мог сдвинуться с места.
— Иди, иди, — словно в бреду повторял Руфиний. — Я готов. Если б я мог, я сделал это за тебя.
— Подними меч, — сказал Грациллоний. Руфиний покачал головой.
— О нет, не надо, — прохрипел он. — Я не желал тебе зла, приятель. Ты победил в честной борьбе. Но будь я проклят, если позволю тебе, римлянин, притвориться, будто ты продолжаешь бой. Приноси жертву.
Таранису, который снизошел до Колконора. И Леру, забравшему Дахилис.
— Ты смеешься надо мной? — проговорил Грациллоний.
— Нет, — слабеющим голосом сказал истекающий кровью Руфиний. Он пошатнулся. — Я только… хотел, чтобы ты… перестал смеяться над собой… каким бы богам ты ни поклонялся, римлянин.
Он, тяжело дыша, уперся руками в колени. Митра запрещает приносить человеческие жертвы.
Словно здесь, среди ветра и дождя, появилась Бодилис, та самая, к которой Грациллоний скоро вернется. Отогнав это видение, он вложил меч в ножны.
— Я не могу тебя убить, — сказал он, удивляясь своей твердости. — И не могу оставить тебя здесь. Ведь ты не сдался. Понимаешь? Думаю, твою жизнь можно спасти, только если я объявлю тебя своим рабом, Руфиний.
— У меня были хозяева и похуже, — чуть слышно пробормотал он и снова ухмыльнулся.
Грациллоний опустился на колени и перевязал раны Руфиния.
V
На протяжении многих лет Сорен Картаги и королева Ланарвилис часто виделись наедине.
Шторм стих, но море по-прежнему обрушивалось на ворота Иса, поднимая пену до самых бойниц. Шум волн, бушующих в подземелье, раздавался по всему городу, словно земля, разъяренная их нашествием, гнала их прочь, в океан. Темнота поглотила беззвездное небо, пощадив лишь одиноко светящиеся окна башни. Огни и роскошь комнаты, где Ланарвилис приняла своего гостя, не могли тягаться с ночью.
Она неподвижно сидела в кресле с высокой спинкой и наблюдала, как он ходит по комнате. На ее платье из домотканой шерсти и серебряной ленте отражался свет огней. Он мерцал в ее глазах, отчего казалось, что они горят демоническим огнем, хотя на ее лице было написано лишь сострадание к нему. Сорен был в красном платье, на его груди висел талисман в виде солнца (он считал, что этот случай — зловещее предзнаменование). В тусклом свете его волосы и борода казались еще более серыми.
— Так все и было, — с трудом проговорил Сорен. — Он защитил бандита. Говорят, он уложил его в постель во дворце. Не успел я опомниться и возразить, как Грациллоний сам объявил себя победителем и сказал, что бой закончен; он сделал его своим рабом, но это ничего хорошего не сулит. Скорее наоборот, он принесет Таранису гекатомбу, причем быков купит сам.
Ланарвилис кивнула.
— Галликены слышали об этом, — мягко сказала она. — Он прислал нам письменный счет — его написала Бодилис, с которой он уединился во дворце в присутствии римских солдат. Они туда привели и галла. Пока это все, что я знаю. С нами он был немногословен и суров, хотя Бодилис и старалась смягчить его слова.
— Отдохни, — сказал Сорен. Звук его шагов приглушались ковром и барабанным грохотом моря. — Я возмущен. Ис живет благодаря богам, которые издревле требовали жертв. Он сказал, что будет драться с тем, кто вызвал его на бой, а тот, кто не сдастся, должен умереть; но он не отдал почести богам. Он назвал это убийством! — Сорен перевел дыхание. — «Отойди», сказал он мне, и отвез разбойника домой.
Я взывал к морякам, чтобы они убили негодяя, если это не может сделать их король. «Не переживай, — сказал мне Грациллоний (о, как спокойно он это сказал), — здесь никто не обязан умирать». Он положил руку на рукоятку меча. Я видел, Ланарвилис, как были потрясены не только моряки, но и стражники, но он их король, и они обязаны ему повиноваться, королю, который насмехается над богами, возвысившими его, — Сорен стукнул кулаком по ладони. — Я едва сдержался, хотя меня душил гнев. Потом раненого перевязали; и сделал это римлянин, солдат, не имеющий навыков в медицине, а не наш военный врач… Я пытался переубедить Грациллония. Независимо от веры, сказал я ему, он наверняка понимал, что его богохульство и неповиновение только вызовут к нему ненависть и сведут на нет все, что он сделал для Рима. Он ответил, что не думает об этом.
— Боюсь, он был прав, — сказал Ланарвилис.
— Да, — взревел Сорен. — Ты слышала, вечером, когда этот Руфиний немного оправился от ран, Грациллоний привез его в город. Но сначала он послал геральдов, чтобы они объявили о его намерении. На дороге Лера собралась толпа. Он въехал в Верхние ворота во главе отряда моряков, и в его седле сидел Руфиний. Понимаешь? Он торжествовал, а люди кричали от радости!
— Я слышала об этом, — сказала Ланарвилис. — Меня это не удивляет.
— Он их победил. Несмотря на его, чуждого нам, Бога; несмотря на христианского священника, которого он защищает; несмотря ни на что, он — их дражайший король Граллон, ради которого они возьмут в руки оружие и пойдут биться с любым врагом. Сколько это будет продолжаться — до тех пор, пока боги обратят свое оружие против них?
— Сорен, — тихо спросила она, — ты не думал о том, что это может действительно оказаться концом эпохи, положенной Бреннилис? Что Ису еще раз предложена чаша молодости, и если он не попробует ее, то состарится и умрет?
Он остановился и долго смотрел на нее.
— И ты? — наконец выдохнул он. Она покачала головой.
— Нет, дорогой. Я тебя никогда не предам. Но мы с моими сестрами — без Бодилис, хотя она написала мудрое письмо, — говорили с Малдунилис, которая вернулась с Сена. Я знала, что ты будешь меня искать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
