жизнь безнадежно устареет, его станут слушать старики, и так — пока существует человечество.
В новостях было затишье перед бурей, переговоры, депутаты вышли общаться с силовиками, а я буквально кожей ощущал, как разворачивает рукава гигантский смерч, пульсирует, гудит, и око циклона, в котором все мы, вот-вот сместится.
По радио призывали протестующих не верить обманщикам и приходить на Смоленскую площадь сегодня в 11.30. По телевизору говорили о том, что в Доме Советов засели вооруженные беспредельщики, главная задача — заставить их разоружиться.
Не нужно быть пророком, чтобы предположить: сегодня будет то же самое, что вчера, а к вечеру может вспыхнуть локальное противостояние. Ну а я как раз успею сгонять на вокзал, забрать товар и встать возле метро.
Как раз есть все необходимое.
Я сунулся на балкон и мгновенно проснулся: там было очень холодно, и изо рта шел пар. Выглянул в окно. Все деревья враз пожелтели. Малышня каталась на лужах, взявшихся льдом. Через завалы лыж, курток, ящиков, одеял я добрался к градуснику: два градуса тепла.
Да я околею! Мороз на улице, а у меня обычные кеды. Как непривычно, у нас еще в море купаются и в обед ходят в футболках!
Придется одолжить у деда две пары теплых носков. Ничего, прорвемся, где наша не пропадала!
В этой реальности я в эпицентре событий и точно их запомню. Так хотелось посмотреть собственными глазами, как оно было на самом деле, но здравый смысл останавливал. Не для того мне дали второй шанс, чтобы вот так глупо лишиться жизни.
Глава 17
Брат на брата
Баулы, которые передала бабушка вместе с деньгами, оказались неподъемными. В оставленной записке-накладной, написанной от руки, было: 'Вин. белый — 13 кг, вин. черный — 11.500, груши жел. — 12 кг, груши крас. — 13.500. Пятьдесят килограммов! И еще маленький, точнее большой нюанс — виноград объемный, его не утрамбуешь. Если взгромоздить все ящики и сумки друг на друга, получится гора выше меня. Потому я разделил товар на две части, благо кравчучек было тоже две: одну я взял у деда, вторую передала бабушка. Первую партию оттарабанил в камеру хранения. По пути за второй заскочил в туалет и пересчитал деньги в конверте: триста пятьдесят долларов разными купюрами.
Вторую партию, более объемную, я повез в свой район, и все равно товара было выше крыши, так что околеть не получилось: грузчики не мерзнут. Еще и надо пересесть на желтую ветку с такой горой, и не помог никто спустить груз с эскалатора, все только матерились, что из-за меня не пройти.
Зато не одряхлею, тренироваться-то негде, разве что на турниках с парнями, и то если после рабочего дня силы останутся. Еще ж учиться надо! Когда вернусь в школу, придется сдавать все, что пропустил.
Сойдя с эскалатора на Марксистской, я двинулся к своей платформе; увидев поезд, прибывающий с той части кольца, где находится Баррикадная, ускорился, опасаясь, что хлынет толпа и придется уворачиваться от людей.
Распахнулись дверцы вагонов, высыпала порция людей и устремилась мне навстречу, народу оказалось меньше, чем я рассчитывал, все-таки суббота и обеденный час. Последними ковыляли два парня с красными повязками на руках, эти двое помогали идти мужчине с окровавленным лицом, прижимающим к голове какую-то тряпку, уже пропитавшуюся кровью.
Ну вот, живое свидетельство разгона очередного митинга. Раньше я прошел бы мимо, теперь хотел знать подробности исторического события, которое в прошлой жизни прошло мимо меня.
— Что там, на площади Восстания? — спросил я, когда демонстранты поравнялись со мной.
Побитый мужчина буркнул, указав на свою голову свободной рукой:
— Вот так. Мясо там, мальчик, не ходи. Лупят всех без разбора.
При ближайшем рассмотрении оказалось, что парень постарше очень похож на этого мужчину, очевидно, его сын. Он вздернул подбородок и заговорил:
— Но наши не сдаются, отбиваются, строят баррикады! Нас много, больше ментов, и мы дадим им отпор! — В его голосе звенел фанатизм, а где фанатизм, там здравый смысл напрочь отсутствует, как и инстинкт самосохранения.
— Убью, — прорычал отец, глянув на сына волком, перевел взгляд на меня и покачал головой: — Не ходи.
— Да куда мне? — я кивнул на кравчучку.
Второй парнишка, коротко стриженный и усыпанный веснушками по самые уши, признал во мне своего и помог тащить груз по ступеням. Наверху мы пожелали друг другу удачи и разошлись.
Уже на улице я задумался над тем, почему не чувствовал в метро запах гнили, как в самый первый раз. Видимо, чутье включается не всегда, иначе ж задохнуться можно.
Домой заходить я не стал, все для торговли взял заблаговременно, вытащил из кустов так же заблаговременно припрятанный прут арматуры — все-таки неспокойно было, ментов, которым можно заплатить за охрану, нет, и высок шанс, что найдутся желающие меня обокрасть. Конверт с деньгами положил в пустой ящик и прикрыл газетами, рядом пристроил арматуру. Проверил, в кармане ли нож.
Опасно, блин!
И снова меня сковала проклятая неловкость, что-то типа боязни чистого листа, когда надо взять и расположиться. Так и кажется, что сразу начнут тыкать пальцами и прогонят.
Торговцев из-за холода было немного. Мужчина в кирзовых сапогах продавал шинель, бабушка — вязанные платки, перчатки, носки. Женщина — пожелтевшие от времени школьные блузки, которые когда-то были белыми. Старик — потрепанные книги и советские журналы. Мужик, похожий на крысу, — разнокалиберные бутылки спиртного. Старушки — консервацию. У меня самый экзотичный и редкий, а главное вкусный товар.
Присмотрев свободный пятачок возле выхода из метро, я взгромоздил ящики друг на друга. Сделав подобие стола, застелил его клеенкой, выложил виноград: мускат гамбургский и какой-то крупный черный, похоже, «Молдову», груши желтые продолговатые и круглые с розово-красными боками. Пакет орехов. И почем это добро продавать? Делать двойную наценку, то есть все по пятьсот, орехи тысяча двести?
Пока располагался, ко мне подошли мужчина в плаще и полная кудрявая женщина.
— Почем? — спросила она, указав на мускат.
Виноград красивый,
