— Да, верно, — улыбнулся тот. — Мы когда узнали о ПТАБе, об эффективности этой противотанковой бомбы, приказали наркому Ванникову изготовить восемьсот тысяч штук к началу летних боев, а до той поры не применять, держать в строгом секрете. Фашисты никак не ожидали от нас такой новинки.
— Вы представьте, представьте! — обрадовался Василий поддержке отца. — Идет по степи колонна «тигров». Пятьдесят. Пусть восемьдесят. И вдруг над ними наши штурмовики. Всего-то, может, две пары. Пикируют. И на эту колонну — тысяча двести ПТАБов! Засевают бомбами всю окрестность. Не спасешься. Горят «тигры». Полный разгром бронетанковых войск!
— Не преувеличивай, — охладил сына Иосиф Виссарионович. — До полного разгрома было еще далеко. И пехоте, и артиллерии, и танкам нашим работы хватило… Извините, товарищи, я на минуту…
Сталин скрылся за дверью. Никто не придал этому значения. Довольные, сытые гости припоминали, какие имена-названия давались штурмовику военным народом. От панибратского «Илюхи», от «горбатого» до «летающего танка» и «черной смерти».
Иосиф Виссарионович возвратился с тоненькой папкой в руке. Сел на свое место, достал несколько листков бумаги, положил перед собой. Заговорил, как на обычном совещании-заседании.
— Тут у нас данные, которые вызывают недоумение. Мы знаем, сколько самолетов построили за время войны. Мы достоверно знаем, какой урон нанесли противнику. Наша авиация и зенитная артиллерия уничтожили на советско-германском фронте в обшей сложности 52 650 немецких воздушных машин всех типов. — Сталин глянул на бумажный лист. — Для сравнения: потери немецкой авиации от наших союзников за всю войну, с тридцать девятого по сорок пятый год, составляют примерно двадцать четыре тысячи самолетов. Вдвое меньше поработали наши союзники при всей их технике и за более долгий срок. Хотя и предпочитали сражаться в воздухе, а не на земле… Эти данные бесспорны. Иосиф Виссарионович нахмурился. — А вот у нас здесь немецкие сведения, немецкие цифры, из которых следует, что гитлеровцы уничтожили втрое больше наших самолетов, чем мы у них.
— Получается даже больше, чем мы вообще выпустили? — полувопросительно произнес Молотов. — Значит, мы закончили войну без единого самолета? Чем же мы завоевали господство в воздухе, как победили?.. А-а-абракадабра.
— Все не так просто, Вече. Учитываются машины довоенною производства, а их было немало. Машины, поставленные нам по ленд-лизу. Но все равно цифры наших потерь неправомерно завышены. И ведь это немцы, привычные к точности, к строгой отчетности. Зачем им обманывать себя?.. Василий, сколько фашистов сбили наши лучшие истребители?
— Кожедуб — больше шестидесяти. Покрышкин почти столько же.
— Это много?
— Очень много, ты ведь сам знаешь.
— Но я знаю и другое. По немецким сведениям, ас Хартманн сбил 352 самолета, из них 347 — советских. Ас Баркхарн — 301 машину. Что за богатыри? Тебе известно о них?
— С потолка взято. Это практически невозможно, этого не может быть…
— Потому, что не может быть никогда, — сыронизировал Иосиф Виссарионович. — Веский довод. Но зачем немцам потолочные данные? Нас пугать?
— Не знаю, — Василий пожал узкими мальчишескими плечами, которые не выглядели шире даже от генеральских погонов на гимнастерке. — Не думал.
— А следовало бы подумать, это полезней, чем руками в застолье махать, распинаясь о прошлых успехах.
Молотов поспешил защитить Василия:
— Может, геббельсовская пропаганда по принципу: чем больше наврешь, тем скорее поверят.
— Нет, это не геббельсовская фантазия, — возразил Иосиф Виссарионович. Это официальные данные для высшего командования, для Геринга и Гитлера. Выдумывать не положено. И все-таки здесь что-то не так. Пусть этим займутся в Генштабе. И ты тоже, Василий, займись со своими авиаторами.
Озадачил, значит, Иосиф Виссарионович сына, так озадачил, что он потом, в машине, недовольно бурчал нечто вроде «не было печали, да черти накачали». Это когда мы вместе уехали из «Блинов». По пути было: мне в Жуковку, а ему на Дальнюю дачу.
— А что, самому-то разве не интересно выяснить? — спросил я.
— Очень даже интересно, только с какого конца подступиться? Посоветуйте. Николай Алексеевич.
— Ладно, — пообещал я, стараясь успокоить Василия. — Завтра в восемнадцать ноль-ноль. Устраивает?
— Вполне! — обрадовался молодой генерал.
Не на ветер слова были брошены. Еще за столом в «Блинах», слушая разговор, я прикинул, с чего начать, если бы дело поручено было мне. Вспомнил о своих поездках с несколькими генералами и офицерами Генштаба в Красногорск, в лагерь военнопленных, о наших профессиональных беседах с немецкими военачальниками за чашкой кофе или рюмкой коньяка: даже в ту пору, когда еще шла война, немецкие коллеги делились с нами полезными сведениями, а уж теперь-то, после нашей победы, что им было скрывать. А сами встречи, обмен мнениями — это же приятное разнообразие в их монотонной жизни.
Поручил соответствующим товарищам пригласить на беседу несколько немецких авиационных генералов, старших и средних офицеров, строевых и штабников. С нашей стороны такой же состав. А Василия попросил заменить на время генеральские погоны на майорские да держаться в тени, поскромнее, чтобы не опознали немцы. С этим Василий справился, к тому же приехал на встречу в 27-й лагерь совершенно трезвым и до конца беседы спиртным не злоупотреблял, хотя стол, стараниями его подчиненных, был сервирован хорошо, разнообразно.
А шкатулка, над секретом которой умные люди ломали свои головы, — эта шкатулка, как часто бывало и бывает со времен дедушки Крылова и до нашей поры, просто открывалась, без всяких тайных запоров. Разная система учета у нас и у немцев — вот и все.
Наша — простая и строгая. Летчик докладывает командиру: сбил «фрица». Но для того, чтобы победа была зачтена и записана в летной боевой книжке, ее должны были подтвердить фотоконтроль и свидетельство еще двух летчиков, видевших, как был сбит противник. В крайнем случае свидетельство других военнослужащих, находившихся там, где упала вражеская машина. Немецкие же летчики фотоконтроля не имели. Для них достаточно было, что «русский Иван» задымил и отвалил в сторону, вышел из боя. А сколько таких машин возвращались потом в строй?! «Сбивали» ведь таким образом и Покрышкина, и Кожедуба, а они вновь и вновь поднимались в воздух на отремонтированных или на новых машинах.
Странным и непонятным для нас был немецкий метод учета по принципу «самолето-моторов». Сбивает фашистский ас двухмоторную машину — ему записывают два самолета. «Завалил» четырехмоторную — сразу четыре. Где уж было нашим летчикам-пилотам угнаться за такими темпами. Да ведь и это еще не все. Если немецкая эскадрилья в групповом бою сбивает, к примеру, три наших самолета, то по три машины начисляют каждому члену эскадрильи участнику вылета. А их дюжина. Попробуйте умножить — грандиозная арифметика! А если командир авиазвена или эскадрильи в какой-то день не взлетал, в бою не участвовал, но его подчиненные разбомбили на аэродроме или сбили несколько наших самолетов, то командиру все равно ставилось это в заслугу, его личный счет увеличивался соответствующим образом.
Не берусь судить, чья система учета, а следовательно, и поощрений была справедливей, лучше, но немецким летчикам она нравилась. Цифры-то какие: есть причина гордиться, носы задирать! Наша же система обеспечивала полную достоверность. Сбил Александр Покрышкин без малого шестьдесят вражеских машин, и это бесспорно, комар носа не подточит. А сколько реальных побед у немецкого аса-рекордсмена, определить невозможно: слишком много накручено.
Обо всем этом генерал Василий Сталин самолично доложил отцу генералиссимусу. Я же попросил Василия мою фамилию не называть, что он и сделал. Иосиф Виссарионович был удовлетворен и доволен. Василий тоже.
11
С итогами воздушных сражений разобрались. Спустимся на землю. Много недоразумений, противоречий возникало при подсчете потерь воевавших сторон. И теперь не утихают еще споры-раздоры, основанные зачастую не столько на желании выявить истину, сколько на политических и пропагандистских спекуляциях. Можно выделить по крайней мере два основных направления. Общие потери государства, к примеру, нашей страны. Это и воины, павшие в сражениях, и мирные жители, погибшие от пуль и снарядов, уничтоженные фашистами на оккупированных территориях — Белоруссия потеряла четверть своего населения. Это и люди, умершие от голода и болезней, хотя бы в том же блокированном Ленинграде. Это и неродившиеся из-за отсутствия мужчин дети. Тут прямая ответственность лежит на агрессоре, развязавшем Вторую мировую войну, не скрывавшем своего намерения очистить от других народов «жизненное пространство» для своей «избранной» нации. А второй аспект — чисто военные, фронтовые потери, характеризующие состояние вооруженных сил и способности высшего военного и политического руководства, от генералов поля боя до главы государства.
