481. Он изобразил осенние груши на лотке; у них от тумана слезились носики и тому подобное. — Приводим полный текст этого ст-ния по автографу из собрания Н. А. Богомолова:
В ФРУКТОВОЙ ЛАВКЕ
Как холодно розовым грушам!Уж щеки в узорах румянца.Прильнувши к витрине послушно,Их носики жалко слезятся.
Октябрь злой сыростью дышит,А у груш тончайшая кожа
И было б, бесспорно, не лишнимИм сшить из сукна, предположим,
Хоть маленький китель, пальтишко —В одежде всегда ведь теплее!
Но к вам невнимательны слишком…Ах, как я вас, груши, жалею!..
X.1915
482. Брат футуриста был Остап, внешность которого соавторы сохранили в своем романе почти в полной неприкосновенности <…> Он был блестящим оперативным работником. Бандиты поклялись его убить. Но по ошибке, введенные в заблуждение фамилией, выстрелили в печень футуристу, который только что женился и как раз в это время покупал в мебельном магазине двуспальный полосатый матрац. — Отсылка к той сцене из «Двенадцати стульев», где изображено жилище молодоженов Коли и Лизы: «В комнате из мебели был только матрац в красную полоску» (Двенадцать стульев. С. 189). К. неточно излагает обстоятельства гибели Фиолетова. Как и брат, он служил в одесском уголовном розыске. В заметке, опубликованной в № газеты «Одесская почта» от 28(15).11.1918 г., сообщалось: «Около 4 часов дня инспектор уголовно-розыскного отделения, студент 4 курса Шор в сопровождении агента Войцеховского находились по делам службы на „Толкучке“, куда они были направлены для выслеживания опасного преступника». «Следом за ними, — рассказывал Осип Шор, — туда вошли двое неизвестных. Один из них подбежал к Анатолию. Анатолий сделал попытку вынуть из кармана пистолет, но незнакомец, который стоял в стороне, опередил его» (Рассказ О. Шора цит. по заметке: Александров Р., Голубовский Е. Поэт Анатолий Фиолетов // Альманах библиофила. Вып. IX. М., 1980. С. 238). См. также в газете «Южная мысль» от 25(12).12.1918 г.: «…состоится вечер поэтов памяти Анатолия Фиолетова. В вечере примут участие Л. П. Гроссман, Ал. Соколовский, Ю. Олеша, Э. Багрицкий, В. Инбер, А. Адалис, И. Бобович, С. Кесельман, В. Катаев».
483. Я не был на его похоронах, по ключик рассказывал мне, как молодая жена убитого поэта и сама поэтесса, красавица, еще так недавно стоявшая на эстраде нашей «Зеленой лампы». — Подробнее об этом кружке одесских поэтов, возникшем в 1918 г., см., например, в мемуарах П. Ершова (Зеленая лампа). Здесь же набросан выразительный портрет К. того времени: «Катаев все еще ходил в военных рейтузах и френче, весело щурил монгольские глаза, походя острил и сыпал экспромтами. Всегда шумливый, категоричный, приподнятый, он любил читать свои стихи, тоже приподнятые, патетические. И когда начинал читать, глаза его расширялись, голос звучал сочно и глубоко» (Зеленая лампа. С. 3). Приведем также шуточное ст-ние, сохранившееся в альбоме Ю. Олеши, составленном А. Е. Крученых. Автором этого ст-ния, по предположению Олеши, был Лев Славин (РО ГЛМ. Ф.139. Оп. 1. Д. 20. Л. 5.):
(ПОЭТИЧЕСКОЕ СОДРУЖЕСТВО) ЗЕЛЕНАЯ ЛАМПА
Небритый, хмурый, шепелявыйСкрипит Олеша лилипут.Там в будущем — сиянье славыИ злая проза жизни — тут.
За ним, кривя зловеще губы,Рыча, как пьяный леопард,Встает надменный и беззубыйПоэт Багрицкий Эдуард.
Его поэма — совершенство.Он не марает даром лист,И телеграфное агентствоВедет, как истинный артист.
Но вот, ввергая в жуткий трепет,Влетает бешеный поэт —Катаев — и с разбега лепитРассказ, поэму и сонет.
Экзакустодиан Пшенка
484. …как царица с двумя золотыми обручами на голове, причесанной директуар, и читавшая нараспев свои последние стихи: «…Радикальное средство от скуки — изящный мотор-ландоле. Я люблю ваши смуглые руки на эмалевом белом руле…» …теперь, распростершись, лежала на высоком сыром могильном холме и, задыхаясь от рыданий, с постаревшим, искаженным лицом хватала и запихивала в рот могильную землю <…>
— Ничего более ужасного, — говорил ключик, — в жизни своей я не видел, чем это распростертое тело молодой женщины, которая ела могильную землю, и она текла из ее накрашенного рта. — Воспроизводится ситуация песни А. Вертинского «То, что я должен сказать». Речь идет о Зинаиде Константиновне Шишовой (Брухновой, 1898–1977), авторе стихотворного сборника «Пенаты» (Одесса, 1918). В своих мемуарах поэтесса упоминает о «золотом обруче, который» она «купила на последние деньги» (Шишова З. К. // О Багрицком 1973. С. 61). Приводим полный текст ст-ния З. Шишовой, цитируемого К. (по альбому Г. И. Долинова; ОР РНБ. Ф. 260. Ед. хр. 2. Л. 10):
SPLEEN
Радикальное средство от скукиВаш мотор — небольшой landanlet…Я люблю Ваши смуглые рукина эмалевом белом руле.Ваших губ утомленные складкиИ узоры спокойных ресниц…— Ах, скажите, ну разве не сладкоБыть, как мы, быть похожим на птиц.Я от шляпы из старого фетраОтколю мой застенчивый газ…Как-то душно от солнца, от ветраИ от ваших настойчивых глаз.Ваши узкие смуглые руки,Профиль Ваш, отраженный в стекле…— Радикальное средство от скукиВаш мотор — небольшой landanlet.
Процитируем также несколько фрагментов из неопубликованной «Автобиографии» З. Шишовой (РО ГЛМ. Ф. 349. Оп. 1. Д. 1152. Л. 2, Л. 3, Л. 6–8.): «В 8-ой аудитории Юридического факультета зародился первый Одесский Союз Поэтов. Там я впервые выступила с чтением стихов. Там я познакомилась, а впоследствии сдружилась с Багрицким, Олешей, Катаевым и Адалис <…> Освободившиеся от влияния „ахматовщины“, „гумилевщины“, „северянинщины“, мы назвали свой кружок „Зеленая лампа“. Если вспомнить, что враги наши сгруппировались вокруг о<бщест>ва „Бронзовый гонг“ — станет понятным, представителями каких враждующих литературных течений мы были <…> В 1934 г. я умирала от белокровия <…> Катаеву написали об этом в Москву. Мы не виделись много лет, но в молодости товарищи находили у меня кое-какие способности. Катаев выслал мне деньги на поездку в Москву. Я оставила сына у родственников и поехала. После очень трудной и горькой жизни я впервые попала в человеческие условия. Катаев устроил меня в санаторий, на несколько месяцев снял для меня комнату. От белокровия моего не осталось и следа. Даже беспокойство о сыне не мешало мне быть счастливой. И вдруг в один прекрасный день Катаев потребовал, чтобы я занялась литературой. Был к этому и очень удобный случай, готовился к выходу альманах памяти Багрицкого. Катаев предложил мне написать воспоминания о Багрицком. Я пятнадцать лет ничего не писала и была уверена, что никогда не смогу писать.
— Каждая „дамочка“ имеет право писать воспоминания. Это необязательно должно быть высоким произведением искусства, — убеждал меня Катаев. Я робко протестовала. В глубине души я была убеждена, что опозорюсь <…>.
История о том, как Катаев буквально вытолкнул меня в литературу, заслуживает того, чтобы об этом рассказать подробно:
В ту пору я жила на Бронной и ежедневно завтракала, обедала и ужинала у Катаева на Тверской. Перед тем, как придти, я обычно звонила ему по телефону. Какой же был мой ужас, когда, позвонив однажды ему, я вдруг услышала:
— Приходи, но только после того, как напишешь статью о Багрицком.
— Я не могу, — протестовала я, — т. е. я могу, но я должна обдумать.
— Ну так обдумай! — был неумолимый ответ.
Я решилась на хитрость. Я знала, что после завтрака Катаев обычно уходит из дому. Я переждала и позвонила Любе, катаевской домработнице.
— Любочка, — говорит Зинаида Константиновна. — Я сейчас приду завтракать, там у вас осталось что-нибудь?
— Зина Константиновна, — ответила Люба смущенно, — для вас все оставлено, но Валентин Петрович сказал, чтобы не давать, пока вы не принесете какую-то рукопись.
Тогда я засела и за три часа написала статью о Багрицком».
485. Но что же в это время делал брат убитого поэта Остап? <…>
Он узнал, где скрываются убийцы, и один, в своем широком пиджаке, матросской тельняшке и капитанке на голове, страшный и могучий, вошел в подвал, где скрывались бандиты, в так называемую хавиру. — То есть в квартиру (жарг.).
