LV
— Я решительно не понимаю, что у нас происходит? Беглого казака-раскольника принимают за императора Петра Федоровича… Этот самозванец угрожает спокойствию государства! — взволнованным голосом проговорил князь Платон Алексеевич Полянский, обращаясь к своей сестре, княжне Ирине Алексеевне и к дочери.
В этой главе мы застаем князя Полянского с его семьей опять в Москве.
Не долго прожил князь в Петербурге. Несмотря на милости, которые оказывала государыня императрица ему, а также и его дочери, князь Платон Алексеевич просил государыню дозволить ему жить в Москве.
Не мил ему был сырой, туманный Питер, в родную Москву тянуло его.
— Видно, князь, не по нраву пришлась вам наша столица, скучаете вы здесь? — с благосклонной улыбкой спросила у князя Полянского государыня.
— Не привык я к Питеру, ваше величество, или скорее, отвык от него. В Москву меня тянет, там есть у меня свой угол.
— Останавливать, князь, я вас не буду. Поезжайте, только жаль мне расстаться с вашей дочерью… Я к ней привыкла.
— Если прикажете, ваше величество, моя дочь здесь останется.
— Нет, зачем же… Я не хочу разлучать вас с вашей милой дочерью. Пусть она едет с вами. Но, я надеюсь, князь, вы будете временами отпускать дочь в Петербург.
— Когда прикажете, ваше величество. Я и моя дочь, мы всегда верные и преданные слуги вашему величеству, — с низким поклоном проговорил князь Полянский.
— Я это знаю, князь, спасибо! — государыня милостиво протянула князю Платону Алексеевичу свою руку, которую тот почтительно поцеловал.
С какою поспешностью собрался князь Полянский из Питера.
Хоть и не долго пробыл он в столице, но все же она, видно, успела ему насолить.
Частые приезды или визиты фаворита государыни Потемкина не нравились князю Платону Алексеевичу. От этих визитов князь старался отделаться.
От князя Платона Алексеевича не ускользнуло, что Потемкин ездит к нему неспроста.
«И зачем Потемкин ко мне повадился? Кажись, не больно ласково я встречаю и провожаю его… Как-то особенно посматривает он на Наташу… Тут что-нибудь да есть! Нет, надо ехать из Питера, и чем скорее, тем лучше», — и князь Полянский поторопился исполнить задуманное.
Он с семьей уехал в Москву, оставив свой роскошный дом под наблюдением крепостных.
Отъезд князя был большою неожиданностью для всех, а в особенности для Потемкина; он никак не ожидал, что князь Полянский уедет и увезет с собой Наташу. Для Потемкина видеть княжну, говорить с ней — стало насущной потребностью; красота княжны его пленила, очаровала.
Потемкин был просто вне себя, когда узнал, что Полянские покинули Петербург; он заперся в своем кабинете и никого не принимал; он в течение нескольких дней никуда не выходил и не выезжал, сказавшись больным.
Генерал Потемкин только тогда решился оставить «свой затвор», когда за ним прислала государыня.
От наблюдательности государыни не скрылось, что с ее фаворитом происходит что-то особенное; до нее доходили слухи об ухаживании Потемкина за княжной Полянской, но императрица не придавала особого значения этим слухам, принимая их за простую сплетню.
С неохотой княжна Наташа покинула Петербург, она привыкла к шумной столичной жизни; ей нравился блеск двора славной императрицы Екатерины II, и толпа блестящих поклонников, между которыми был и Потемкин, льстила ее девичьему самолюбию.
Княжне-красавице еще не хотелось ехать в Москву потому, что там находился ненавистный ей граф Баратынский, который все еще продолжал считаться ее женихом.
Князь Полянский строго держался своего княжеского слова. Щепетильный и отчасти своенравный, он не хотел разрыва с графом Баратынским и думал все-таки выдать за него свою дочь, несмотря на те упорные слухи, которые далеко были не в пользу графа Баратынского.
Мы уже знаем, что даже сама государыня была против этого брака, она не считала графа Баратынского достойным княжны Полянской и не советовала князю Платону Алексеевичу выдавать за него свою дочь.
Живя в Петербурге, князь Полянский как будто бы и готов был отказать Баратынскому, но в Москве он совершенно изменил свое решение и опять заговорил о возможности брака своей дочери с Баратынским.
Разумеется, старая княжна Ирина Алексеевна по-прежнему стала доказывать всю несообразность выдачи Наташи за старого развратного графа.
Протесты старой княжны нисколько не повлияли на Платона Алексеевича; он, как бы назло своей сестре, стал чаще говорить о свадьбе дочери.
Бедная Наташа волей-неволей принуждена была покориться отцу. Она, может быть, скоро сделалась бы женой постылого мужа, если бы случай не избавил ее навсегда от графа Аполлона Баратынского.
А случай был такой.
Мы уже знаем, что граф Аполлон Баратынский, задумав жениться на княжне Полянской, принужден был проститься с своим гаремом и распустить его, оставив только себе «на утеху» одну молодую вдову-красавицу Дуню.
В конце своей усадьбы он для нее построил хорошенький домик и решил не прерывать с нею сношения даже и тогда, когда он женится на княжне Полянской.
Но когда его невеста получила назначение быть фрейлиной при императрице и уехала с отцом в Петербург, тогда женолюбивый граф опять завел при своем доме чуть не гарем и, между прочим, увлекся одной красивой деревенской девушкой Пелагеей, которой он оказывал больше своего внимания, чем вдове Авдотье.
Этим он возбудил сильную к себе ненависть молодой вдовы.
Красавица Авдотья никак не могла забыть, что граф предпочел ей Пелагею, и решилась ему отомстить.
Теперь она решила привести в исполнение давно ею задуманное, — то есть идти в Москву, пробраться в дом князя Полянского, будущего тестя своего «погубителя», и все ему рассказать.
В то время у Авдотьи был ребенок, прижитый ею с графом Баратынским.
В Москве молодой вдове не составляло большого труда отыскать дом князя Полянского. Со слезами упросила она дворовых, чтобы допустили ее к князю.
Произошло это вскоре после приезда князя Полянского в Москву.
С ребенком на руках Авдотья бледная, взволнованная, вошла в приемную и стала дожидаться, когда ее допустят к самому князю.
Княжеский камердинер, Григорий Наумович, ввел ее в кабинет.
Князь Платон Алексеевич, окинув быстрым взглядом красивую молодую женщину с ребенком, спросил ее:
— Что тебе нужно?
— Дозволь мне говорить, ваше сиятельство.
— Говори, я слушаю.
— Скажу я твоему сиятельству прямо: пришла я рассказать правду-истину и предостеречь тебя, ваше сиятельство.
— Предостеречь меня? От чего? — с удивлением воскликнул князь Платон Алексеевич.
— Рассказать тебе про беспутство твоего нареченного зятя, графа Баратынского, и предостеречь тебя, чтобы ты не губил свою дочь, княжну молодую.
— Да ты с ума сошла!
— Ох, князь-батюшка! Легче мне теперь ума лишиться или живою лечь в могилушку! — с глубоким вздохом промолвила молодая вдова.
— Да кто ты такая?
— Я-то? Графская полюбовница, а это вот его ребенок, — смело ответила Авдотья, показывая на младенца.
— Не может быть! Как ты смеешь? Ты облыжно на графа говоришь.
— Чего уж тут облыжно, князь, ваше сиятельство! Спроси у любого графского мужика, — всяк тебе то же скажет.
— Ты врешь, врешь!..
— Не вру, князь-батюшка, а правду-матку говорю. Да не одну меня сгубил злодей-граф; десятками считать и то не сочтешь молодых баб да девок несчастных, которые угодили к графу-старику на утеху.
— Неужели правда? — упавшим голосом спросил у молодой вдовы князь.
Он начинал верить в искренность ее слов.
— Правда, князь-батюшка, истинная правда! Как пред Богом говорю: не губи ты свою дочь, не выдавай ее за развратного графа старого! Ведь не один десяток нашей сестры держал он в своих хоромах, а как услыхал, что ты изволил из Питера домой вернуться, всех баб и девок распустил домой; оставил только Польку, беспутную девку, да меня, вдовицу горькую.
— Ты говоришь, этот ребенок графа?
— Его, князь-батюшка, его со мною прижил.
— Ты сама… или кто послал тебя с такими словами? — после некоторой задумчивости спросил князь Полянский у Авдотьи.
— Сама, князь-батюшка, сама; никто меня не посылал.
— Зачем, или с какою целью ты это сделала?
— Из любви к княжне.
— Ну, это ты врешь, моя милая! Мою дочь ты не знаешь, поэтому и полюбить ее не могла.
— Княжну я не знаю, а все же мне ее жаль.
— Врешь, говорю! Ко мне тебя толкнуло что-нибудь другое. Если ты не скажешь правды, то я прикажу тебя связать и отправить к графу Баратынскому как негодную доносчицу.
— Ох! Скажу, скажу всю правду, как попу на исповеди, только не отправляй меня к мучителю, лучше сам убей, — повалившись в ноги с плачем проговорила молодая вдова.
