И вот вторая бочка встала рядом с первой. И в звонкий котёл поместились, обсыхая от воска, плечевые и набедренные латы, массивные стальные перчатки, поясная и нашейная бармы, железные сапоги. Ещё чепрак для лошади, в форме лошадиной же головы, цепь-уздечка с лошадиным нагрудником, стремена, несколько отдельных стальных пластин, ножны. И последним был торжественно поднят изумительной красоты рыцарский шлём. Полированный, мягко-округлый, с небольшой пикой на темени, с глухим, в тонких прорезях, забралом.
Волшебный вечер
Попросив у Эвелин кусок холста, я разорвал его на клочки и отдал детишкам. Потом, выложив все части рыцарских лат на стол, с умилением смотрел, как цепкие ручонки насухо вытирают отлично сохранённый металл и как блестят восторженные глазёнки.
– Томас, – подошла ко мне Эвелин. – Власта сказала, что Ярослав привёз из города рыбу, два бочонка. И они хотят приготовить какой-то знаменитый русский суп из рыбы.
– Очень хорошо. Пусть готовят.
– И ещё она обещала какую-то баню, которая превосходит все удовольствия.
– Да, мне Ярослав говорил тоже.
– И я вот что подумала. Если уж сегодня такой замечательный день и никому не нужно быть в городе, давай устроим долгий праздничный вечер. И пригласим всю семью Себастьяна. Они пережили такие тяжёлые времена… Пусть порадуются. Как думаешь, милый?
– Великолепная мысль! Пошлю Готлиба, пусть поможет управиться с коровами, и Себастьяна с семьёй в их же карете и привезёт.
– Именно Готлиба! Ты знаешь, их девушка, Симония, когда смотрит на него, едва может слово вымолвить и дрожит, как в ознобе.
– Отчего же?
– Влюблена!
– А может, боится? Она впервые увидела его, когда у него было лицо… Жёсткое. И пистолет…
– Не знаю, какое у него было лицо. А только Власта считает, и я согласна с ней, что такое сильное и чистое чувство всегда вспыхивает как пожар. Неудержимо, внезапно! Нет, Томас. Любовь со страхом не спутаешь.
– Тогда всё отлично, родная! Готлиб пробудет у них часа два или три. Пусть общаются!
Эвелин, радостно вспыхнув, направилась к Власте.
Подошёл Ярослав.
– Томас, можно ли придумать какой-нибудь еды наскоро? Мои ребята за камни взялись, и так хорошо дело пошло, что не хотят прерываться.
– Иннокентий! – ни секунды не раздумывая, крикнул я.
Он быстро подошёл.
– Позови Омелию, Грэту. Пусть нарежут хлеб большими пластами. Подними из ледника самый большой окорок, нарежь потолще. Бочонок лёгкого пива, кружек десяток. И всё несите к бане.
Он, кивнув, торопливо пошёл распоряжаться. А я спросил у Ярослава:
– А за какие они взялись камни?
Он поманил меня выйти во двор. Мы вышли, и я с изумлением увидел, что между стеной бани и бегущим из родника ручьём выкопана огромная яма. Идеально круглая и почти по плечи взрослому человеку.
– Это когда ж успели-то?
– О, Томас. Русская артель – это могучая сила.
Я подошёл ближе, взглянул. Дно ямы было ровно, как по ниточке, затянуто ковром из брусчатки. И теперь шестеро, вкруг разобравшись внизу, выкладывали из брусчатки же кольцо стены.
– Откуда столько брусчатки? – удивился я.
– Там, – Ярослав махнул в сторону каретного цейхгауза. – В кучи свалена.
– Но для чего эта штука делается?
– Это невозможно объяснить, Томас. Вечером сам всё увидишь.
Носатый принёс скамью, поставил у ямы. Омелия, Грэта и Файна принесли три блюда с горами хлеба и окорока. И, пока матросы мыли руки и разбирали наскоро хлеб, Носатый принёс открытый уже бочонок с пивом. Под весёлые, на непонятном языке, восклицания наполнились кружки. И спустя десять минут шестеро вновь спустились вниз и ещё шестеро принялись подавать им камни. Трое или четверо без остановок носили их охапками, как дрова.
Вид разрытой земли навёл меня на внезапную мысль.
– Пойду яму из-под бочек засыплю, – сказал я. – Чтобы никто не упал из детишек.
Поклонившись, мы сделали друг от друга по шагу. Я повернулся и поспешил в гончарный цейхгауз.
И здесь оказалось, что я, в общем, напрасно спешил. Готлиб уже вернул выброшенную землю обратно и теперь аккуратно чистил лопаты.
– Хорошо, что закончил, – сказал я ему. – Есть дело.
– Опасное? Оружие брать?
– О, нет! Нужно съездить на ферму и, когда закончится работа с молоком, всю семью Себастьяна в их карете к нам привезти. Дамы вечером затевают весёлый праздник.
– Ох, мистер Том… Может, кто другой съездит?
– Как это… Что-то случилось?
– Там эта девушка, мистер Том… Симония… Она очень мне нравится.
– Но это же прекрасно, Готлиб!
– Да чем же? – выставил он на меня страдающие глаза. – Сказать я ей об этом никогда не смогу. А быть рядом и мучиться…
– Готлиб. Ты прекрасный моряк и отличный боец. Ты трудолюбив и смекалист. Помнишь, на палубе «Дуката», пред абордажем, придумал налепить на столы жёваного хлеба и приткнуть к ним капсюли, чтобы они не раскатывались? Отличная идея. Но в делах уютно-домашних ты глуп. Глуп до смешного, мой дорогой Готлиб.
– Ну а это-то почему?
– А потому, что Симония влюблена в тебя без памяти.
– Быть не может!!
– Эвелин и Власта говорят, что такое чувство вспыхивает мгновенно и яростно, как пожар.
– Быть не может!
– А какая милая девушка! Грациозная, тонкая. Преданная! Такая хлопотунья, когда на кухне готовит. Живой огонёчек! А какое красивое лицо! И вовсе не потому, что молодое. А просто от рождения – неброская, тихая и ласковая красота. Неспроста владелец дома на неё пасть раскрыл.
– Я убью его, – пообещал Готлиб.
– Увы, – рассмеялся я. – Он уже определён мной простым матросом на торговый корабль компании «Бристольский лес», а дважды, мой добрый Готлиб, не наказывают.
Мы дошли до конюшни. Я с улыбкой наблюдал, как дрожат у Готлиба руки. Как он, изо всех сил стараясь не показать нетерпения, с невозмутимым лицом поднимался в седло.
– Как только коров подоим – сразу приедем, – сказал он мне сверху.
– Ждём, Готлиб.
«Он не сказал – подоят. Он сказал – подоим!» Расслабленный и отрешённый, я, увидев какой-то обрезок бревна, присел возле ручья. На моих глазах из непостижимой пустоты возникал и разгорался сказочный огонёк: взаимная любовь двух вчера ещё незнакомых людей. Прилетел с небес лучик и принёс невесомое, неощутимое пламя, которое из двух жизней создаёт новую жизнь. «У тебя всё будет для этой жизни, Готлиб. Никогда больше я не пошлю тебя в плавание и не возьму в битву. Никогда больше не придётся тебе вгонять пули в людей. Дом, земля, семья, дети – вот что ждёт тебя, мой преданный и надёжный матрос. А главное – полной мерой отмеренное тебе живое человеческое счастье, которое заключается в таком непримечательном для всех остальных слове: Симония».
