согласно которому все галицийские части должны были объединиться в одно мощное целое, прорвать в определенном месте фронт и явиться в Галицию на помощь своим братьям, сестрам и отцам, восставшим против ига поляков.
Из этого приказа видно, как хитро Петлюра сумел воспользоваться психологией галицийской армии; он заставил зазвучать те струны, на которые наверняка ждал отклика. Он отлично учел силу того желания, которое давно лелеяли галичане: как можно скорее попасть на свою родину, и, с другой стороны, их ненависть к полякам.
На четвертый день моего пребывания в тюрьме отношение ко мне резко изменилось: вместо прежних трех блюд, приносимых ординарцем, единственной моей пищей стала кукурузная каша, которую мне приносили в плевательнице.
Оказалось, что в Литин вступил Шепель со своей бандой, предвидя благожелательный прием. Результаты хозяйничанья Шепеля обнаружились очень скоро. Однажды вечером я услышал, как били сидевшего в соседней со мной камере председателя Литинской Чрезвычайной комиссии (в этом деле принимал участие сам начальник штаба Шепеля – Барский).
Я ожидал того же, но до меня очередь почему-то не дошла. В эту же ночь председатель ЧК был выведен бандитами из камеры и расстрелян (ночь была тихая, и ясно были слышны звуки выстрелов, сразивших его).
В это время комбрига в Литине не было; он со штабом выехал в село Микулинцы, находящееся в шести верстах от Литина.
Я также был выведен из камеры и ожидал участи председателя ЧК, но оказалось, что меня вывели не бандиты, а двое галицийских старшин, которым, как выяснилось позже, было приказано комбригом во что бы то ни стало освободить меня из тюрьмы и доставить на место стоянки штаба бригады, т. е. в село Микулинцы.
В Микулинцах меня посадили в сельскую тюрьму. Но сидеть мне там пришлось недолго.
По расстроенным и нервным лицам галичан видно было, что у них происходит что-то неладное. Вечером, накануне рокового дня, вблизи слышна была артиллерийская перестрелка. Мне сказали, что это галичане идут в наступление, желая перебраться в район Жмеринки. Но, очевидно, это не дало желаемых результатов.
Утром к окну тюрьмы подбежал один солдат-галичанин и с плачем обратился ко мне:
– Товарищ комиссар, ваша правда: поляки окружили нас и обезброють (обезоруживают).
В моей памяти запечатлелись лицо и фигура этого плачущего солдата. В этой фигуре отразилось настроение всей массы галичан, которые цеплялись за всякую возможность увидеть поскорее свою родину, которые метались из стороны в сторону и повсюду встречали неудачи.
Не успел солдат отойти от окна, как и к тюрьме подошли шесть польских жандармов и обратились к часовому с грозным окриком:
– Хто тут е?…
Часовой галичанин был так пропитан ненавистью к полякам, что, определенно зная, кто я, уклонился от ответа. Не сказал он и тогда, когда его ударили прикладом по голове. Он все заявлял:
– Я виконую наказ: мене поставили, i я мушу стояти, а хто тут сидить, це менi невiдомо. Як хочете знати, питайте мое начальство.
Поляки, видя, что даже при помощи такого решительного средства, как ружейный приклад, не могут ничего добиться от часового, выволокли меня из тюрьмы и, не прибегая ни к каким расспросам, с исступленным криком “жид” принялись шомполовать меня. Били долго и жестоко, пока я не потерял сознания.
Когда я пришел в себя, то увидел, что вокруг меня стояли все те же поляки и разговаривали. Темой их беседы служило то, что они напрасно трудились бить меня, так как оказался я вовсе не “жид”, в чем, вероятно, они убедились в момент истязания.
Я слушал их и ожидал дальнейшего.
Вдруг неожиданно в селе поднялась страшная паника, обозы галбригады быстро начали удирать, люди, как сумашедшие, бежали с криком “бiльшовики, кiннота!”.
Это была какая-то необыкновенная паника, такой растерянности я еще никогда не видал…
Не успел я повернуть голову на своей мучительно болевшей шее, как моих жандармов не стало. Когда я увидел, что остался один, я решил воспользоваться моментом и тоже пустился бежать, но, конечно, не в ту сторону, куда мчалось это объятое паникой и обезумевшее человеческое стадо, а в совершенно противоположную сторону, откуда должна была появиться красная конница, которая дала мне возможность вырваться из когтей польских жандармов»[51].
По факту измены галицийских бригад и перехода их на сторону противника командованием фронта было назначено расследование. Оно показало, что эта измена стала возможной потому, что подавляющее большинство командного состава галицийских частей, перешедших от Деникина на сторону Красной армии, особенно старшего и и высшего, настроенного явно антисоветски, так и остались на своих постах. Политическая работа в этих частях, как уже отмечал П.П. Ткалун, велась в недостаточном объеме и с преобладанием культурно-просветительной ее составляющей. Зато штат ксендзов был укомплектован полностью. Все это значительно облегчало офицерам галицийских бригад возможность обманывать рядовых солдат.
К чему привела измена галичан? Только к резкому изменению обстановки на фронте в пользу поляков, отступлению войск 12-й армии в восточном направлении, оставлении Житомира, Бердичева, Киева. Вот что пишет об этом бывший командующий 12-й армией С.А. Меженинов:
«23 апреля 2 – я галицийская бригада с оружием в руках выступила против Красной армии. Для ликвидации этого выступления на юг Бердичева двинулись из Житомира части 58-й стрелковой дивизии. Части галичан, расположенные в Киеве, были обезоружены. 24 апреля в непосредственной близости к фронту партизанами был взорван железнодорожный мост на линии Коростень – Киев; телеграфные провода на шоссе Житомир – Киев перерезались бандитами. В такой обстановке между пятью и шестью часами утра 25 апреля поляки начали наступление главным образом вдоль шоссе от Новоград-Волынска на Житомир. Начальной целью своих действий они ставили: разъединить силы красных на две группы, окружить и уничтожить войска красных, отрезанные к северу от Житомира, а затем свободно двинуться на Киев…»[52].
Петру Пахомовичу Ткалуну и в страшном сне не могло присниться то, что произойдет потом, двадцать лет спустя. Оказывается, это он, комиссар 2-й галицийской бригады, организовал в ней мятеж и измену, переход ее на сторону поляков. Вот такое «новое прочтение» получала его жизнь и деятельность в застенках НКВД!..
Продолжим, однако, «путешествие» по страницам архивно-следственного дела П.П. Ткалуна. Из протокола его допроса от 20 февраля 1938 г.:
«ВОПРОС: К обстоятельствам Вашего так называемого побега мы еще вернемся. Больше случаев измены на фронте у Вас не было?
ОТВЕТ: Нет, был еще один случай.
В 1920 году (сентябрь), в бытность мою комиссаром 25-й Чапаевской стрелковой дивизии при моем предательском содействии Уральский казачий полк в полном составе перешел на сторону поляков. Это
