своих вождей-офицеров, с другой стороны – эпидемией сыпного тифа, свирепствовавшего во всей галицийской армии. Запасов продовольствия совершенно не было, обмундирование людей пришло в полную негодность, только оружие было волне исправно и имелось в достаточном количестве.
Вот, в общих чертах, картина состояния 2-й галбригады в тот момент, когда я был назначен комиссаром ее.
Первой моей заботой до вступления в должность было проведение ряда мероприятий, которые должны были придать бригаде характер красноармейской части в истинном смысле этого слова и стереть с нее следы петлюровского влияния. Были сняты “трезубы”, почти все ксендзы удалены из бригады, и частично был изъят командный состав, который уже при первом ознакомлении заметно бил в глаза своей ярко выраженной петлюровской окраской.
Не успел я еще сориентироваться в новой обстановке, как последовал приказ о переходе галбригады в новый район (Литинский) и занятии его позиций для предстоящей борьбы с поляками. Переход из района Ольгополя в район Литина был произведен в срок и не ознаменовался никакими особыми происшествиями, если не считать случая, имевшего место в Жмеринке.
Дело в следующем. В ночь, когда штаб (бригады) расположился по квартирам на ночлег, из одного полка, расположенного на дневной отдых в селе в нескольких верстах от Жмеринки, явилась группа галстаршин, чтобы, как я об этом узнал после, арестовать меня. Но почему-то, прежде чем осуществить свое намерение, старшины решили посоветоваться с комбригом Головинским, который отклонил их намерение путем убеждения. Я, еще не зная о происшедшем, невольно обратил внимание на лицо Головинского, которое носило на себе ясные следы дурно проведенной ночи. Когда я осведомился о причине его нездорового вида, он сначала замялся, а потом подробно рассказал мне о случившемся. Видно было, что он сделал над собой усилие, и если рассказал мне о ночном происшествии, то это не было приливом откровенности, а результатом рассуждения и быстрой оценки фактов. Он, вероятно, сообразил, что утаить от меня правду вряд ли возможно, так как группа старшин, намеревавшаяся арестовать меня, побывала у моей квартирной хозяйки, которая могла бы мне рассказать про их приход.
Должен сказать, что обстоятельство это меня нисколько не удивило и не могло удивить, так как подобной выходки можно было ожидать в любой момент. Хотя попытка арестовать меня была первым активным шагом против меня, но уже и раньше чувствовалось, что атмосфера в галбригаде нездоровая и даже угрожающая.
Я ограничился соответствующим донесением о пооисшедшем кому следует, и, давши распоряжение об аресте названной группы офицеров, продолжал на следующий день свою работу, исполнял данный мне командованием боевой приказ.
В районе Литина в это время оперировала банда Шепеля. Необходимо было сейчас же приступить к ее ликвидации и в то же время занять частями бригады определенные боевые позиции. Но Шепеля поймать не удалось.
На фронте было затишье; лишь изредка ружейная, пулеметная и артиллерийская перестрелка.
Справа от галбригады позиции были заняты частями 44-й дивизии и слева 45-й. Наши соседние части были крайне малочисленны.
Я нарочно остановился на этом, так как такая малочисленность соседних частей в первый же день привела галичан в крайне гнетущее состояние и послужила одной из главных причин дальнейших событий. Галичане думали: “Нет сорокатысячных частей справа и слева, стало быть, дело плохо, до Галиции не доберемся”. Они видели, с одной стороны, как малочисленны наши части, и, с другой стороны, как ежедневно увеличиваются силы противника, подводившего свежие тыловые резервы.
Таким образом, на пути к осуществлению боевой задачи стояло два препятствия объективного характера: явный перевес сил на стороне противника и Шепель в тылу, сразу же принявший меры к установлению связи с галбригадой и насаждению в ней своих ячеек.
Третье, и едва ли не самое главное, препятствие было заложено в характере и в настроении масс бригады. «Галiцкi жовнiри» в массе были существами, в которых классовая сознательность спит еще непробудным сном, убаюканная теологическими сказками ксендзов и националистическими настроениями.
Основная трудность положения заключалась в том обстоятельстве, что приходилось одновременно вести революционную работу в армии и в то же время пользоваться ею как реальной боевой силой.
Противоречия усугублялись отсутствием командного и политического состава, именно такого состава, который не за страх, а за совесть был бы предан интересам Советской власти и в то же время пользовался доверием в среде солдатских масс. Если бы это условие было в наличии, боеспособность бригады стояла бы на должной высоте и борьба с противником шла бы успешно.
В таких условиях 2 – я галицийская бригада была подвергнута первоначальной политической обработке. Здесь в полной мере сказалось отсутствие достаточного количества политоработников и литературы. Я с тревогой следил за пробуждением воли и мысли у солдат и заметил, что они, не проникнув в сущность преподанного им политического учения, стали с еще большим недоверием относиться к своим командирам, в особенности к тем, которые обнаружили перед ними свою непостоянную политику, водя их от Петлюры к Деникину, от Деникина к Советской власти. Появились случаи неисполнения приказов, которые скоро участились, и в конце концов вся масса, как конь, почувствовавший свободу, неудержимо понеслась по пути разложения.
Этот дух дезорганизации проник и в среду командного состава. Командиры бригад, сознавая ответственность, которая легла на них по ведению боя с противником, и в то же время видя недоверие к себе со стороны подчиненных, заволновались, заметались и потеряли способность к разумной инициативе.
Я чувствовал, что скоро наступит момент, когда происходящее здесь брожение выльется в какой-нибудь акт.
И такой момент не заставил себя ждать. В ночь на 23 апреля произошел переворот.
Квартира моя со всех сторон была оцеплена бывшими галицийскими жандармами, я именем “Украинской Народной Республики” был арестован и доставлен в штаб бригады к комбригу, тому самому Головинскому, о котором я уже упоминал. Он заявил мне:
– Товарищ комиссар, з вами нi хто нiчого робити не буде. Ви нам потрiбнi для того, щоб обмiняти вас на тих старшин, якi находяться у Киïвi при польовому штабi Чуга.
Я был посажен в Литинскую тюрьму. В первое время отношение ко мне галичан было настолько мягким и предупредительным, что почти не давало мне чувствовать моего положения пленника. Кормили отлично. Пищу мне приносил ординарец комбрига. Он явно сочувственно относился ко мне, и от него я узнал кое-какие подробности происшедшего переворота. Правда, исчерпывающих и точных сведений он дать мне не мог, так рассказал лишь то, что наблюдал сам лично и что слышал от других. По его словам, в эту злополучную ночь комбригом и комполка был получен от Петлюры приказ,
