Но раз у меня зародился аппетит, если судить по Кролькиным замечанием, то может быть пора и завязывать со всем остальным? Хотя это только казалось лёгким, на деле все ржавые механизмы во мне начинали трещать и стопориться только при одной мысли, что я когда-то смогу вздохнуть полной грудью.
— Эй, синевласка, спишь? — зовёт меня Дамир, и я действительно еле разлепляю глаза. Оказывается, мы уже доехали до их панельной многоэтажки, и оба парня повернулись ко мне.
— Устала? — чуть обеспокоенно спрашивает Стас. Я молча качаю головой, после чего он поворачивается к брату и не совсем вежливо велит ему. — Вали уже отсюда.
Впрочем, Дам не обижается. Лишь с заговорщицким видом подмигивает мне:
— А ты держись до конца, а то ж мы его эго потом не удержим в рамках дозволенного.
И сам же смеётся своей шутке, получив от Стаса хороший такой тычок в бок.
Когда за Дамиром захлопнулась дверь, Стас поманил меня пальцем к себе. Я для проформы засопротивлялась, намекая на то, что так просто наш Варяг не сдаётся.
— Я твоему брату обещала.
— Убью его, — заявил Стас и сам полез со своего места ко мне. Машина угрожающе качнулась. Ну или мне так только показалось.
— Ты уже Рому придушить грозился.
— Всех убью, — обещает он, ловя пинающуюся меня за ногу и наваливаясь сверху.
— Я теперь знаю, зачем вас так много в семье, — смеюсь в его губы, которые уже вовсю гуляют по моему лицу.
— Ты можешь не смеяться? — притворно обижается Стас. — Когда я пытаюсь заниматься делом.
— Интересно знать каким?
— Важным! — и, не давая мне вставить хотя бы ещё одно слово, закрывает мой рот поцелуем. И всё… Меня нет, и нет моих придурочных мыслей или сомнений. Я в принципе не понимаю, что есть, а чего нет, где вверх, а где низ, кто я, а кто он. И это мы только целуемся — фанатично, оголодало, требовательно. Мне страшно представить, что же будет дальше, и есть ли у нас с ним хоть какой-то шанс на спасение. И нужно ли вообще мне это спасение?
Сильно потом, Стас всё-таки сумел остановить наше безумие, и мир вновь начал обретать оттенки, звуки и даже запахи. Но это всё такие мелочи по сравнению с тем, что бушует в нас самих. Мы уже сидим, просто привалившись друг к дружке, но всё ещё неспособные совладать с собственным дыханием.
— Это какое-то безумие, — трясёт головой Чернов, а я и на это не способна.
Его машина стоит где-то во дворах, и нас спасает только раннее утро воскресенья, иначе запотевшие окна чёрного внедорожника… Об этом тоже получается думать плохо, вязкий кисель у меня в голове еле схватывает происходящее. Наверное, для него сейчас просто не существует ничего иного, кроме этого удивительного человека возле меня, растерянного происходящим не меньше моего, но зато, кажется, вполне довольного… или недовольного.
— Не знаешь, как эту неделю пережить? — обречённо интересуется Стас.
Я качаю головой, еле выдавливая из себя:
— Ты обещал за ручку держаться.
— С тобой, блин, подержишься…
Уже на своём привычном месте общажной парковки Стас задаёт свой до безобразия проницательный вопрос:
— Всё в порядке?
— Ну да, — пожимаю я плечами.
Ещё совсем недавно, когда мы оба смогли обрести некое подобие адекватности мышления, Чернов предложил куда-нибудь заехать позавтракать или просто посидеть, но я отказалась, неожиданно для нас обоих попросив отвезти меня домой.
— Ты сегодня какая-то притихшая, — с сомнением смотрит на меня он.
— Просто устала, — озвучиваю самое очевидное. — Мы две ночи с тобой толком не спали.
Стас молчит, а я пытаюсь понять, когда вдруг атмосфера между нами успела сменить свой окрас. Только сейчас? Или когда я не захотела ехать с ним дальше? А может быть, раньше, когда мы пересаживались с заднего сиденья вперёд? Тогда Стас больше не буянил и не пытался пролезть между сиденьями, мы оба вышли на морозный воздух, делая жадные вдохи после душного салона. Это слегка отрезвило меня. Я попыталась поправить на себе одежду и застегнуть Ромкину куртку, что дало отмашку всем тем мыслям, которые уже варились в моей голове перед тем, как Стас предпринял свои поползновения на меня.
До общаги ехали молча, он держал меня за руку, а я смотрела в окно, стараясь сдерживать дрожь в пальцах. Об этом ему было знать необязательно. Мои загоны опять пытались усесться между нами, коварно потирая ручки и стремясь возвести Китайскую стену там, где ей совсем не положено было быть.
Только сейчас происходящее стало оформляться во что-то понятное мне. Стас мне нравился. Очень. Нереально. Неудержимо. Выбирайте любое наречение, не ошибётесь. Он восхищал меня своей целостностью, открытостью, непоколебимостью, принципиальностью… Список можно было продолжать до бесконечности, но главным было то, что я чувствовала себя нужной ему. Чернов пытался понять и принять не только меня, но и все мои странности, неровности и шероховатости. Его симпатия ко мне словно существовала не вопреки последнему, а скорее даже благодаря.
Мы долго и наивно боролись друг с другом, противостоя чему-то своему и по-своему. Не только я бежала от Стаса, но и он сам, старательно пытаясь поймать меня, до конца не отдавал себе отчёт в том, что же ему хочется. Чтобы он там сейчас мне не говорил, но он тоже отрицал своё влечение, маскируя это под желание помочь и нелепое предложение дружить. И мы оба провалили свои миссии, поддавшись взаимному притяжению.
И вот, находясь рядом со Стасом, в каких-то миллиметрах от решающего шага между нами или принятия конечного решения, я испугалась. Не его, себя. Чувство собственной неполноценности вдруг начало душить с новой силой. Нет, я не принижаю себя, но упорно не могу понять, что я могу ему дать? Свободу от предубеждений и острые эмоции? Но ведь детство рано или поздно подходит к концу, и там, за чертой взросления, это явно не то, что ему может понадобиться от меня. Чернов, несмотря на очарование и страстность своей натуры, уже серьёзен и основателен, а я… лишь умею быть бесбашенной и глупой, либо до крайности драматичной и несчастной. Ну не срастаются во мне все стороны моей личности во что-то одно.
Рядом со Стасом мне захотелось стать лучше. Нет, не сменить цвет волос, не перестать ругаться и спорить, не забить на собственное мнение. Но интуиция подсказывала мне, чтобы у нас всё получилось, мне придётся разобраться со своей тягой к саморазрушению. Или как сказал Сева, начать заботиться о себе.
Это была такая дикость. Почти два года я выживала, а не жила. И не потому что такова была реальность и её требования, а потому что так было проще и легче прятаться от по-настоящему болезненных вещей. Теперь же, когда Чернов с каждым днём всё больше и больше проникал в моё бытьё, с каждым разом становилось всё сложнее и сложнее вести себя так, как я привыкла.
Некоторые вещи менялись сами собой, и я даже была готова не оспаривать их, принимая всё как есть, но оставались ещё шаги, которые только предстояло предпринять, чтобы окончательно распрощаться с прошлым.
— И всё-таки, ты о чём-то думаешь… — возвращает меня обратно в машину Стас.
Московское утро уже вовсю проникло в наши окрестности, и вокруг стали шмыгать первые студенты, которым отчего-то не спалось.
— Ну иногда же я должна это делать, — пробую отшутиться.
Но Стас не поддаётся.
— Мне пора начинать беспокоиться?
— Нет, — кратко отвечаю я. Потом, правда, всё же решаю пояснить, чтобы уж совсем от него не отгораживаться. — Много просто всего произошло, надо время… разобраться.
— Надеюсь, мне не придётся опять держаться в стороне? — чуть нервно спрашивает Чернов. Моё состояние явно не проходит для него бесследно, он тоже впитывает нашу атмосферу, пугаясь и теряясь в ней. Хоть и не показывает виду. Он не понимает моего резкого перехода, от «всё хорошо, я вся твоя» до… «мне так тошно, но я тебе ничего не скажу».
Обхватываю его лицо своими ладонями.
— Стас, ты мне веришь?
— Верю, — тут же отвечает он. А мне даже завидно, что ему и обдумывать ничего не приходится. Хотя на его месте, я бы трижды подумала связываться со мной или нет, ведь из нас двоих именно я была слабым звеном.
