– Ты о чем? – резко оборвала его Иквина.
– Я? О рок-опере… «Иисус Христос», – поднял голову Садовников. – Вы же сами высказали пожелание устроить перекличку времен. Увязать библейскую тему с крещением на Руси…
– Пошел ты в задницу со своей библейской темой, понятно?! – У Иквиной задрожали губы и повлажнели глаза. – Если тебе не терпится свою писанину кому-нибудь продемонстрировать, то вон иди к Румянцевой и читай. Она теперь у нас главная, вот пусть и разбирает твою макулатуру.
«Опять смена фаворитки! – догадался Сергей. – Держать себя в руках! Держать!»
– При чем здесь «главная» или «не главная», Галина Васильевна? Мы же обо всем именно с вами договаривались? Я ваши пожелания внимательно выслушал, теперь стараюсь им следовать. И, пожалуйста, давайте не будем смешивать офисную политику с рок-оперой, которую должны создавать вместе.
Иквина молчала.
– Вот еще… по сериалу «Неизвестная Россия» готов высказать свое мнение. Все первые шесть серии внимательно прочитал. Ну и могу сказать, что это тот самый случай, когда начинаешь завидовать, какого же…
– Слушай, ты, чума белоглазая, босяк левый, дурак с кривыми мозгами… ты, когда свои писульки строчишь, вообще думаешь о том, как нормальные люди живут? Сел за стол, включил лампу, жуешь свои засохшие бутерброды, а на то, что вокруг творится, тебе наплевать, как облезлому голубю на китайскую фарфоровую вазу. Ты думаешь, мне приятно шестикилограммовый пылесос туда-сюда перетаскивать, когда любая тварь моложе меня на десять лет пошла в «Техносилу» и взяла за три тысячи баксов то, что ей нужно, да еще смеется мне в лицо! У нее «Лендровер», а у меня б/у корейская тачка, которая от перекупщиков провоняла и разваливается вся. Идешь враскоряку, как дура с четырьмя сумками, вместо того, чтобы на дом заказать, как интеллигентной женщине положено, а тут еще в лифте соседский кобель нассал! Ладно, с тем кобелем… муж, собака… В двенадцатом часу появляется и с размаху прямо в кровать вместо того, чтобы ввернуть шпиндель, который сын оторвал. Я им что, мужик, шпинделя вворачивать? Этому четырнадцать, он еще не мужик, хотя ломать и хамить умеет, а тот, что на кровати, уже не мужик, потому что на своих презентациях пьет, как скотина. Добро бы деньги приносили эти презентации, а не мандавошек. А то ведь наказание одно! Всю жизнь вкалываешь, как тягловая лошадь, начальнику в рот смотришь, на оскорбления улыбаешься в то время как любая безмозглая дрянь с ногами от ушей уже горничную завела бы. Жопой повертела – вот тебе уже и горничная! Еще раз повертела – вот тебе и евроремонт со звуковой изоляцией. Буквой «Г» встала – вот тебе и Канны в то время как я уже забыла, когда в последний раз на Кипре была. Посмотришь утром на рожу, поплачешь, наштукатуришься и бежишь в офис. А тут вместо благодарности убийство одно! Румянцеву над тобой! За что, спрашивается? Ни ума, ни фигуры, ни заслуг. И чем я ему не угодила?
– Ладно, ладно, успокойтесь. – Сергею стало жаль Галину Васильевну. Хотел предложить платок, чтобы вытереть слезы, но постеснялся. – Все это вопросы времени. Сегодня она, завтра – вы.
«Неужели они никогда не привыкнут к тому, что их положение шаткое? Неужели так и не научатся со смехом воспринимать правила игры? Хотя куда мне их понять… мне, эгоисту. Я же не мечтал о Каннах и собственной горничной, а надо бы… Если даже не мечтать, то хотя бы врать, что мечтаю, иначе не вписаться».
– Я вас хорошо понимаю, Галина Васильевна, паскудная нынче жизнь. Вчера в мебельном видел ковер, как раз такой, о котором мечтал. Вроде бы малость, а позволить себе не могу.
– Почем ковер? – всхлипывала Иквина.
– Две с половиной.
– Ручного изготовления?
– Естественно.
Иквина немного успокоилась. Достала из сумочки зеркальце, платочком вытерла тушь.
– Дурак ты, Садовников. Вместо того чтобы делом заняться, пишешь всякую муру. Вон, в страховые агенты иди. Непыльно, и полторы штуки в месяц. Или по линии недвижимости…
– Да кто ж меня возьмет?
Иквина внимательно с головы до ног осмотрела Сергея.
– Такого, конечно, никто не возьмет. Одеваться стильно не умеешь. Улыбаешься не тогда, когда надо. Научишься, может быть, и возьмут. А тут, на телевидении, тебе делать нечего. Профукал ты свое время. Одевайся-не одевайся, никто не поверит, что ты лоялен к Александру Завеновичу. Так что вот тебе мой совет: забудь ты про свою рок-оперу. Выкинь в мусорницу. А Румянцева пускай ищет другого дурака, который возьмется. Или пусть сама пишет.
– А как насчет того, что Апоков просил меня зайти после разговора с вами?
– Зайди, раз просил. Только вряд ли он с тобой о рок-опере говорить станет. Сколько сейчас времени? Ага. Полдвенадцатого. Как раз у него релаксационный период. Если скажешь ему, что Румянцева – дура, по гроб помнить буду.
К приемной они подходили уже как союзники. Возле самых дверей послышался звонкий смех Ольги Румянцевой.
– Иди один, – прошипела Иквина. – Я за себя не ручаюсь. Того гляди, этой собаке в волосы вцеплюсь. Лучше поболтаюсь по этажам. Может пройдет…
Иквина развернулась и зашагала по коридору.
– Можно? – Садовников открыл дверь.
– Можно, – улыбнулась Румянцева. – Александр Завенович вас ждет. Только сумочку здесь оставьте.
Сергей испытывал чувство неловкости за Румянцеву после той дурацкой погони, но Ольга Борисовна держалась с достоинством, как будто бы ничего такого и не случалось.
– Зачем сумку оставлять? Не проще ли магнитную дугу установить перед кабинетом шефа, как в аэропорту? – попытался отшутиться Сергей.
– Может, и установим, – улыбалась Румянцева. – А пока оставьте сумочку.
Сергей оставил сумку и зашел в кабинет генерального директора.
– Вызывали, Александр Завенович?
– Я? Нет…
О, уходящая осень, испытание наших надежд и готовности к самому холодному времени года, когда всевозможные краски стираются, оставляя всего лишь два цвета: черный и белый! Из них черный – это совсем не цвет, а пустота. Но белый, как мы узнали из школьных уроков физики, вмещает все цвета радуги, если научиться правильно его расщеплять. Все быстрее вращается разноцветный кружок на школьной лабораторной работе. Пропадает красный, желтый, зеленый, фиолетовый… и вот на круге проступает русская зима, та самая, которую на юге Чили с нетерпением ждут, потому что для них это время означает лето. Идет чилийский мальчик Хуанито в широкополой шляпе, ведет на веревочке мохнатую ламу за собой, выбирая зеленые островки на холмах, и поглядывает на араукарию, на пушистую травку ичу, с нетерпением ожидая лета. Чилийский лабораторный кружок замедляет свое вращение, и на холмах, что закругляются на фоне каменистых Анд, проявляются все радужные краски. Счастлив чилийский мальчик Хуанито. Скоро он подрастет, научится выращивать коку, ухаживать за бататом и доить коз. И не окажется чилийский мальчик Хуанито на диаметрально противоположной точке земли, в кабинете Александра Апокова, который сейчас наворачивает свою любимую «Виолу». Конечно, возможно, что сам Александр Завенович когда-нибудь посетит Вальпараисо и организует на берегу Тихого океана продюсерский филиал. Но пожелаем чилийскому мальчику Хуанито, чтобы этого не случилось как можно дольше.
– Ладно, извините, тогда я пойду, Александр Завенович…
Апоков посмотрел на посетителя поверх очков, прожевал.
– Раз пришел, то оставайся. Поболтаем. Садись. «Виолу» хочешь?
– Нет, не хочу.
– Ну, не хочешь – как хочешь, засеки время.
Садовников посмотрел на часы, засек. Апоков достал еще одну коробку с «Виолой», настроился и обстоятельно ее опустошил, вычистив до самого дна.
– Сколько времени прошло?
– Шесть минут, Александр Завенович.
– Так… минута рабочего времени у меня стоит два с половиной доллара. Сейчас я, получается, потратил пятнадцать долларов. А коробочка «Виолы» стоит только два… Не дело это. Надо бы поменьше есть, побольше работать. Правильно, Садовников?
– Правильно, Александр Завенович.
– Итак, работаем, работаем. Как у нас дела с рок-оперой? Продвигаются?
– Продвигаются…
– Иквиной показывал что-нибудь?
– Показывал… Могу и вам показать.
– Нет, мне не надо. С Иквиной, с Иквиной работай, я ей доверяю.
– А как насчет Румянцевой? Может, я лучше ей покажу?
– Нет, не стоит, – махнул рукой генеральный. – Ольга у меня сейчас возглавила спецотдел, так что у нее накануне Нового года задач выше крыши. Не грузи ее, не надо. А с Иквиной работай. Галина Васильевна – очень опытный редактор, у нее хороший вкус и особое, я бы сказал, телевизионное чутье.
– Да? А что такое телевизионное чутье?
Апоков почесал подбородок.
– Вопрос непростой. Так в двух словах не ответишь. Надо лет десять как минимум на телевидении проработать, чтобы понять. В кинематографе, пожалуй, попроще.
На минуту Апоков замолчал, видимо, раздумывал, в какой степени откровенности вести разговор. Что-то прикидывал, несколько раз искоса поглядел на Сергея… Но затем все-таки широко по-дружески улыбнулся и, по-домашнему развалившись в кресле, заговорил:
