– Нет, я устала. Потом.
Афанасьеу выключил камеру. А Елена, растрепав волосы, уставилась в стенку неподвижным взглядом обиженного ребенка.
– Елена, кофе при’отоуить?
– Нет.
– А чего при’отоуить?
– Ничего не надо.
– А можно я рядом присяду?
Приняв молчание как знак согласия, Афанасьеу осторожно присел рядом с супругой и с нежностью довоенного ухажера положил руку на ее чуть вздрагивающее плечо.
– Ты скучала по мне это уремя?
– Какое время?
– Ну эти дни, когда я находился на фестиуале.
Елена оставила вопрос без ответа.
– А как Леша и Паша себя уели? Не озорничали? Кушали хорошо?
– Хорошо… Лучше бы ты их забрал. У меня было много работы.
– Гусин приходил?
– Так. Заходил.
(Врать было бесполезно, так как Афанасьеу обязательно бы расспросил детей, что тут было и как).
– Не забыуает.
– Не забывает.
Несколько минут посидели в молчании. Афанасьеу попытался вытравить из сознания возможные картины супружеской неверности и убедить себя, что в его отсутствие Елена с Гусиным всего-навсего делали друг другу массаж, как это не раз происходило на его глазах. Елена же сейчас раздумывала, уступить или не уступить мужу, когда он на нее накинется. Афанасьеу, словно угадывая сомнения жены, еще долго и осторожно разогревал ее плечо. Наконец, как ему показалось, появилась возможность переходить к решительным действиям.
– Пусти! Не хочу! – закричала Елена. – Не хочу!
– Я же твой муж!
– А я не хочу!
– Елена, ну как же так… Моя Елена… Как же так… Как же так…
Усыпляя бдительность жены горячим шепотом, он целовал ее ухо и висок, прислоняясь густой щеточкой усов. В это же время стаскивал один предмет туалета за другим. То с нее, то с себя. Некоторые предметы возвращались на место, но чаще все-таки снимались, как в школьной задачке про две трубы в бассейне: в одну трубу вода втекает, в другую вытекает. Примерно через полчаса вся вода вытекла, и они соединились. Еще через пятнадцать минут можно было переходить к убеждениям.
– Елена, моя Елена, ну зачем тебе баллотироуаться у президенты? Меня же у родном хуторе засмеют, арзамасские друзья издеуаться будут.
– А что тебе хутор и арзамасские друзья? Ты в Москве живешь, проснись. На телевидении работаешь, какие друзья?
– А как же родня?
– Достал ты меня своей родней, своим вонючим джигинским выводком. Тому помоги, этого трудоустрой…
– Так я же сам им помо’аю.
– Что значит сам? Твои деньги – это мои деньги. А твое время – это мое время, особенно теперь.
Афанасьеу вспотел от счастья. «Твои – мои! Твое – мое! Это значит – наше! Мы вместе! Мы – неразлучные муж и жена!»
– Спасибо, моя Елена! Спасибо! А что означают слоуа: «особенно теперь»?
– А то, что третье тысячелетие на носу. А то, что нас пригласили на корпоративный отдых, на ту самую базу у Селигера. А то, что есть шанс проявить себя. Каждый комплимент или правильная услуга может обернуться ступенькой для восхождения.
– Еще один перепляс при’отовить?
– Нет. Пляжные костюмы с подогревом приготовь! И себе, и мне. Где хочешь доставай. Завтра же. Вранович и Гендель уже подсуетились, смекалистые твари…
– А если Леснер не разрешит костюмы с подо’реуом?
– Если не разрешит, голым поплывешь! Стойкость и толерантность. Работаем не где-нибудь, а в «Видео Унтерменшн»!
Пик активности у обоих пришелся как раз на слово «Видео Унтерменшн». Оба вскрикнули, потом замолчали. А через несколько минут сидели в халатах. Афанасьеу курил и рассматривал открытки с приглашениями. Его жена наворачивала яблочный штрудель.
– У Апокова, говорят, фаворитка сменилась, – возобновила разговор Елена.
– Знаю. Румянцеуа опять сменила Икуину.
– Устаревшие данные. Два часа назад мне по телефону сказали, что Апоков повысил Катю Гендель.
– Ну и что из то’о?
– Как что из того?! Это надо знать! Руку на пульсе! Говорят, Румянцева не выполнила какое-то важное поручение Александра Завеновича. Девочки слышали, как он орал на нее, несмотря на свою известную сдержаность. Румянцева вышла из кабинета бледная, как простыня. А он ей вслед прокричал: «Тебе дается последний шанс!»
– А ‘ендель за что поуысил?
– А Гендель наоборот… Хитрая сучка… Составила полную родословную Александра Завеновича. И, представляешь, доказала, что его род происходит от киевского князя Владимира Красно Солнышко.
– Такая ‘рубая лесть…
– Грубая не грубая, а вот Александру Завеновичу понравилось. Вот как работать надо! Работать, а не к Гусину ревновать… Эх, Гендель, Гендель, хитрая сучка.
– Что-то не уерится… Каким манером она смо’ла это доказать?
– В принципе совсем не трудно было доказать. У князя Владимира, как мне сказали, было восемьсот жен. Представляешь, сколько родовых веток понасочинять можно было… И эта Гендель, эта сучка в ондатровой шкуре, очень правдоподобную историю нарыла. Признанных сыновей у Владимира было двенадцать, именно им он отдал на княжение свои города. Старшего, Вышеслава, посадил, кажется, в Новгороде, Изяславу отдал Полоцк, Святополку отошел Туров… Дальше я не запомнила, что у него были за сыновья… Но младшего, двенадцатого, звали Позвизд.
– Как-как?
– Позвизд. Ни в одном историческом справочнике якобы не указывается, какая из Владимировых жен его родила и какую волость отец отдал ему в княжение. Ну так вот… Эта ондатра наняла каких-то историков и сфабриковала материал с «доказательствами», что, дескать, Позвизду отдали какой-то армянский надел. Князь Владимир в своей жизни успел повоевать и с армянами. Отхомячил у них кусок земли и отдал ее Позвизду. Вот… Эта вонючая крыса убедила Апокова, что он не кто иной, как прямой потомок Позвизда, а значит, и Владимира Красно Солнышко… Даже стихи написала для эпиграфа к своему трактату.
Солнышко ты Красное наше!Свети ярче, Саша!
Апокову понравилось…
– И что теперь?
– Что – что, ничего! Время попусту теряешь, вот чего! Помнишь свою родословную? Ты как гордился…
– Родослоуную? Помню… Слегка. Знаю, что род наш тянется от Боканоу. Осталось упоминание с середины деуятнадцатого уека. И от них уже пошла наша уетуь.
– Что это за Боканы? Почему их так называли?
– Боканы, потому что крутые были, ‘ероические, усех «мочили».
– Не вижу связи. Почему если Боканы, то обязательно крутые? Хотя черт с ними! Крутые так крутые. Давай действуй. Найди историков и докажи Апокову, что твои предки Боканы находились в самом тесном приближении к князю Владимиру Красно Солнышко от самых корешков. Понял? Фу-уф! Надоело за тебя думать.
Елена доела яблочный штрудель и пошла в ванную.
Глава 19
Позвизд
– Уж ты мой маленький! Уж ты мой чернявенький, кучерявенький молчунишко! И ведь на самом деле молчунишко. Иные дети орут, жилы надрывают, а этот молчунишко. Молчит да ласкается. Люб ты мне за это. Да и ни на кого из своих братьев не похож. Все либо русые, либо белесые, а у этого волосенки чернявые как смоль, и вьются. В кого ты такой? Эй, Малаша! – князь окликнул няньку, что стояла возле дверей, не смея приблизиться. – Правда, что от меня этот голопуз народился? Следили за матерью? Не подгуляла ли? Небось, за восемью сотнями баб трудно усмотреть?
– Как можно, княже… – поклонилась нянька. – Глаз не смыкали ни дня, ни ночи.
– А как я нарек голопуза? Напомни.
– Позвизд, княже.
– Как, как?
– Позвизд, княже, – смутилась нянька – Сами таким именем и нарекли.
– Надо же, Позвизд, – задумался князь. – Видать, здорово я погулял с Путятой после крещения Новгорода… Ну что же, Позвизд так Позвизд. Дважды имени не дают. Вот что я скажу… Люб он мне… Быть ему князем!
На этих словах Малаша вскрикнула. Всплеснула руками и упала ниц.
– Эй, Бокан! – князь толкнул лежащего возле ног скомороха. – А ну, весели мальца! Весели, потешай будущего князя!
Маленький кривоногий скоморох, лупоглазый, с большой головой и смешными, торчащими, как кабанья щетина, усами тут же вскочил, высоко подпрыгнул и пошел вприсядку, ударяя в бубен, обвешанный еловыми шишками.
Щука плавала в пруду,Люли-люленьки ду-ду!А Прасковья выходиша,Щуку за хвост изловиша…
– Смышлен ты, Бокан, – улыбнулся князь, играясь с сынишкой. – Что ни день, то новые «люльки» от тебя слышу. Сам «люльки» слагаешь или подслушиваешь где?
– Сам, княже, – соврал скоморох, который каждую ночь дежурил под окнами женского терема. – Сам выдумываю. Ради тебя и твоих отпрысков выдумываю, ночами не сплю.
Вот прошелся в переплясе несколько раз вокруг княжеского стола, напевая «люльки» и постукивая шишками, потом выпрямился и, якобы нечаянно поскользнувшись, со всего размаху грохнулся на пол, вызвав при этом не только раскатистый хохот Владимира но и смех маленького Позвизда, которого князь по-прежнему держал на руках.
– Вот ублажил! Вот ублажил, – князь вытер выступившие от хохота слезы. – Малаша, забери мальца, а то, неровен час, уроню. Вот ублажил! Не только меня ублажил, но и маленького князя развеселил, мальчугана. Быть тебе, Бокан, на моих пирах скоморохом. Будешь еду из княжьих рук принимать да гостей моих потешать!
