– Да, да... – послушно закивал головой Перевалов и стал дрожащими руками делать петлю.
Наконец он справился с этим занятием и привязал конец петли к полотенцесушителю. Потом накинул петлю на шею и зажмурился.
Кот уже не нашептывал сыну на ухо, а сидел на плече, похожий на глиняную копилку, торжественно и строго. Так же строг и торжественен был сын.
– Давай, отец! – сказал, словно скомандовал, он.
Перевалов подогнул ноги и повис, не доставая коленями до дна ванны. Петля, медленно затягивавшаяся на его шее все эти годы, сделала последний решительный рывок.
...Плот стал стремительно уходить из-под ног. Соскользнув с обглоданной водой древесины, Перевалов на миг очутился в пустоте. Но тут же со всех сторон навалились мокрые бревна и стали перемалывать его, как попавшее в жернова зернышко. Трещали кости, лопались позвонки и связки, сперло, а потом и вовсе остановилось дыхание, в глазах вспыхнул фейерверк. Перевалова накрыла волна ужаса. Ему захотелось позвать неизвестно кого на помощь, он даже попытался крикнуть, но из передавленной петлей гортани раздался только протяжный хрип...
* * *
Прибывшие милиционеры и врачи «скорой» единодушно констатировали отсутствие признаков насильственной смерти, то есть чистейший суицид без всякого криминала. Труп освободили от петли, положили на носилки и унесли в машину.
– Был человек – и нету... – вздохнул слесарь и покосился на слегка оттопыренный карман своего пиджака.
– Все мы там будем! – философски заметил дворник, с внимательным интересом проследив за взглядом слесаря.
– Только не таким вот образом, нет, не таким! – возразил хозяин эрделя. – Бог дал, Бог и взял, а не сам себя...
– Знать, приперло крепко, – предположил дворник.
– Нет, все равно... – стоял на своем хозяин эрделя. – Надо было еще потерпеть немного. Ну хоть чуть-чуть. Ведь жизнь, сами видите, потихоньку налаживается. А с нашим новым президентом – тем более.
– Для кого? – удивился слесарь. – Для вас, коммерсантов-спекулянтов?
– Ну что вы так! – загорячился хозяин эрделя. – Во всем обществе подвижки в сторону улучшения чувствуются. Да и, что ни говорите, поздно уже нам сворачивать. Надо по новой дороге учиться ходить, к новому пути приспосабливаться.
– Ага, – мрачно сказал слесарь, снова поглаживая себя по оттопыренному месту. – Один вон уже попытался...
– Да ладно, – рассердился дворник, – чего воду в ступе толочь. Если есть у тебя там что, – мотнул он головой в сторону оттопыренного пиджака слесаря, – то пошли, помянем раба Божьего.
– Пошли, – с видимым облегчением согласился слесарь. Они вышли из квартиры. Хозяин эрделя устремился за ними.
– Мужики, давайте ко мне! У меня и закусочка есть, и пузырек вам в помощь соображу.
Слесарь с дворником переглянулись и враз согласно кивнули.
Переваловский сосед, отомкнув квартиру, пропустил вперед гостей и кликнул собаку, все это время беспокойно топтавшуюся на лестничной площадке. Эрдель поднялся и поплелся к своей двери. На пороге остановился, повернулся и, будто окончательно прощаясь с ушедшим в мир иной, громко, горько-тоскливо, словно старуха-плакальщица на похоронах, завыл. И от этого леденящего нутряного заупокойного воя сделалось всем не по себе...
Александр Варакин
Bapакин Александр Сергеевич родился в 1954 году в г. Саранске. Окончил Мордовский Государственный Университет. Специальность: инженер-электрик. Печатается с начала 80-х годов.
Автор двух поэтических сборников, нескольких книг по исторической проблематике. Рассказы публиковались во многих коллективных прозаических сборниках...
Лауреат Международного конкурса фантастических рассказов (1980).
Любовь (рассказ)
Изрядно пожил Веселов на этом свете. Не верил он ни в Бога, ни в черта. Молодость провел бурную и соответственно фамилии. Особенно любил он женщин и девушек. Если кто-то сказал бы, что Веселов пропустил хоть одну, то с его стороны мог уже не рассчитывать на взаимопонимание. Много сердец разбил Веселов, потому что и девушки к нему сами тянулись, будто его медом намазали чуть не с самого рожденья.
Но оттрубила молодость, незаметно прошла и перестроечно-рыночная зрелость, – теперь старость занесла подагрическую ногу над порогом веселовского холостяцкого жилья, что на четвертом этаже девятиэтажки. Стал Веселов уже не тот: провожал взглядом красавиц и не очень, – ни одна не подвигала его на суету. И сам себе признавался: нет, не тот он теперь. А если оглянуться назад, то и подруги ни одной вспомнить не может. Все они превратились в общий собирательный образ чего-то легкодоступного, а потому и мало желанного. Может быть, только одна Марина и осталась в его памяти ярким, теснящим душу эпизодом, дай то потому, возможно, что, когда заночевал он у нее в общежитии нефтехимического техникума, прятался под казенной кроватью, откуда его доставали шваброй бдительные вахтеры, откуда потом сиганул прямо в трусах по коридору до раскрытого окна, через которое вынырнул и успел ухватиться за ветку раскидистого дерева. Чем оно было – кленом или дубом? – Веселов уже не мог припомнить. Но красавица Марина нет-нет да и всплывала в воображении – манящая, желанная, молодая... Еще, помнится, говорили они с нею о Боге. Тогда это было редкостью.
Марина осталась искрой, тонким лучом, что связывал нынешнего Веселова с тем, давним. Свет Марины помогал Веселову в его рассуждениях о Боге и был как бы воплощением самой Любви к ближнему. Особенно радовался Веселов, что тогда так все произошло, что спустился он по дереву и убежал, и что Марину он, кажется, не тронул, только полюбовался на нее несколько недолгих минут. Это неосуществленное и ему самому придавало вес в его нынешних суждениях.
Не по моде и не от страха перед смертью обратился Веселов к Богу. Обратился всерьез. Покрестился, принял первое причастие, и теперь стал примерным прихожанином в новом храме, построенном на собранные народом средства.
О Боге Веселов думал много и с удовольствием. Несмотря на то, что учили Веселова атеисты-материалисты, он в физических и химических законах мира видел прежде всего проявления Сверхъестественного, Его высокого разума, который недоступен пониманию и требует лишь единственного – веры в Него. Верил Веселов искренне, но, как бывший безбожник, не мог остановить свою мысль, которая хоть и зиждилась на вере, но тем не менее часто желала доказательности. Многими бессонными ночами думал Веселов о Боге и пришел наконец к выводу, что Бог есть Любовь. Не та любовь, которая озаряла всю его жизнь и которую любовью-то назвать будет неправильно: она суть всего лишь совокупление. А Любовь к ближнему, готовность поделиться последним и принять от ближнего абсолютно все – от покаяния до побоев и самой смерти.
Идя по улице, Веселов часто встречал бывших любовниц и коротких знакомиц. Многие жили сейчас счастливой жизнью, любили своих мужей, которых, возможно, любили и тогда, когда любили Веселова. Многих лиц Веселов не мог узнать, а они, улыбчивые или с гримасой боли, отвечали на его мимолетный взгляд: я тебя знаю, Веселов, ты дон-жуан. Иди мимо, счастью моему не мешай.
А ведь на месте любого из этих мужей мог оказаться он сам... Стольким женщинам наобещал Веселов жениться, стольких обманул!.. Не обещал одной лишь Марине, да и то потому что не успел.
Да, говорил Веселов самому себе, глядясь в тусклое зеркало. Бог есть Любовь. Бог есть самоотречение, и скоро я буду совсем готов самоотречься, а значит, сумею хоть на шаг приблизиться к Нему. Это мой удел, и хорошо, что не создал семьи, не привязал к себе ни одного человека. Возможно, даже уйду в монастырь, ибо Господу нелишни самоотверженные слуги Его.
Так думал Веселов и сейчас, разглядывая свое обрюзгшее лицо и рыхлое тело – то, чем он не так уж и давно покорял женщин. Смотреть на себя было неприятно, и потому даже в эту минуту Веселов думал о Боге. Любя ближнего своего, от себя отрекись и даже невзлюби, – так формулировал для себя Веселов и считал, что это по-православному.
Редкая радость – звонок в дверь!
Смиренно пошел Веселов отпирать дверь и застыл, увидев на пороге старую нищенку с испитым лицом и ароматами вокзала.
– Подожди, – сказал ей Веселов, но, смутившись, раздумал идти за подаянием и сказал: – Проходи на кухню, сейчас накормлю тебя чем-нибудь.
Раздумывая, нищенка приостановилась в коридоре. Но решила, что если разуется, то создаст хозяину еще большие неудобства, и прошла на кухню прямо в растоптанных сапогах.
– А ты художник? – спросила, тыча грязным пальцем в небольшой этюд, среди многих работ Веселова украшавший стены коридора.
– Храм Христа Спасителя. Недавно писано, – подтвердил Веселов. – Опохмелиться хочешь? – попросту, как давней знакомой, предложил он.
– Кто ж откажется? – хихикнула старуха, обнажив беззубый рот, показавшийся Веселову неопрятным.
