— Хотите увидеть то, что они с нами сделали? Хотите? — спросил я. Не дожидаясь ответа, я жестом приказал гвардейцам подтащить его к одному из окон.
Обычно я никогда не занавешивал его. Таким образом, я всегда мог видеть то, что происходило в городе. Теперь, конечно же, оно было задернуто тяжелыми гардинами. Гвардейцы отодвинули их таким образом, чтобы Шеридан мог лично увидеть масштаб разрушений.
Он в изумлении уставился на руины Примы Центавра, вспыхивающие в долгой, темной ночи. Разрушенные шпили домов, дым, поднимающийся от далеких пожарищ. В небе пролетел темный и зловещий корабль, ощетинившийся иглами. Спасательный корабль дракхов: можно было лишь надеяться, что последние из них покидали мир, на который они тайно прибыли много лет назад.
— Вот наследие вашей войны, цена, уплаченная нами, когда вы отвергли нас, толкнув к врагам, которых вы изгнали, — сказал я ему. — Прошу прощения за то, что не смотрю вместе с вами… Я уже достаточно насмотрелся.
Шеридана снова повернули ко мне лицом.
И принялся лепетать:
— Но этого не может быть, по крайней мере, не сейчас… стабилизатор времени… он был поврежден… какой сейчас год?
Я недоверчиво уставился на него. Если он притворялся, что у него какой-то вид амнезии, то, к сожалению, ему это не удалось.
— Последний год, последний день и последний час твоей жизни. Прошло семнадцать лет с тех пор, как вы начали ваш великий крестовый поход…
Семнадцать лет с тех пор…
И тут я замолчал.
Мой разум то прояснялся, то снова затуманивался. Мгновения замешательства и депрессии, когда я совершенно забывал, где я нахожусь, и что мне надо делать, стали все более частыми.
— Я устал, — сказал я. — Уведите его обратно в камеру.
Я бросил на Шеридана пристальный взгляд и произнес:
— Молись своим богам, ибо в следующий раз, когда я пошлю за тобой, ты встретишься с ними. Я не могу это изменить… не могу поднять мой мир из руин… но я могу заставить тебя заплатить… заплатить сполна…за ту роль, которую ты в этом сыграл.
Гвардейцы вытащили Шеридана вон. Для меня он уже стал частью далекого прошлого, которое я стремился забыть, но, вероятно, сделал это слишком быстро… Я направился к своему трону, коснулся его… не с гордостью или видом собственника… а с презрением. Презрением к вещи, об обладании которой долгое время я и не мечтал, но которая каким-то образом давным-давно вцепилась мне в горло и теперь выдавливала из меня жизнь.
Я подошел к окну и посмотрел наружу. Потом задернул занавес. Сейчас, когда я пишу эти строки, я слышу смех… смех где-то поблизости. Кто же может смеяться, когда все вокруг в руинах?
Дети. Да, конечно же, дети. Их, по крайней мере, двое. Я слышу их быстрые шаги, их ликующий хохот, как они бегают по залам дворца.
А потом я слышу голос взрослого, голос женщины. Она тревожно зовет их:
— Люк? Лисса! Где вы?
Ее голос — музыкальный голос с мягким акцентом — не знаком мне…
Нет… погодите…
Я знаю… да. Сента, не так ли? Нет… Сенна, так, мне кажется, ее зовут.
Она… присматривает здесь за детьми, так мне кажется. Или, возможно… да… она служит одному из наших Домов…
Я упивался звуком их смеха, ибо мои чувства были выжжены дотла, а душа стала столь же сухой и грубой, как и моя кожа. Я слышу их топот в соседней комнате.
Возможно, они войдут сюда. Если они это сделают, то я поговорю с ними. Я расскажу им о том, как использовали Приму Центавра, о величии, к которому мы стремились… в начале…
А потом… потом я попрощаюсь. С Шериданом и Деленн, с Виром и Лондо… Шив'кала. С ним бы я больше всего хотел попрощаться. Избавиться от него, от его влияния — я мечтал об этом почти пятнадцать лет. Подозреваю, однако, что этого не случится. Потому что его эго настолько велико, что, боюсь, Прима Центавра никогда не избавится от него или его влияния. Он считает себя чем-то большим, нежели простой приверженец тьмы, служащий давно ушедшим хозяевам. Он считает себя философом, изучающим поведение. Он думает, что является чем-то большим, чем он есть на самом деле. Но в данный момент…. мне его жаль. За то, что он никогда не понимал на самом деле, каким он был чудовищем. И именно поэтому он был очень предсказуем.
Но за мной это тоже водится. Нужно что-то сказать, чтобы очнуться. Это прогонит иллюзии и сделает вас непредсказуемыми. Это является величайшей слабостью дракхов, и я намерен ею воспользоваться…
Глава 23
Деленн сидела в сырой камере, уткнувшись подбородком в колени, и тихо читала молитву, покачиваясь вперед и назад, уверенная в том, что больше никогда не увидит мужа живым.
— Мы привели его обратно, — прорычал гвардеец. — Мы знаем, как вам хочется в последний раз увидеться с ним перед смертью.
По его голосу чувствовалось, что для нее готовится какой-то жестокий сюрприз, и она догадывалась, какой именно.
Когда дверь распахнулась, она была уверена в том, что они пришли за ней.
Сначала они бросят в камеру труп Джона, демонстрируя свою порочность, дабы позволить им «в последний раз увидеться». Или, быть может, они покажут ей голову, или еще какую-нибудь узнаваемую часть тела: просто чтобы увидеть ее реакцию. Возможно, они надеются, что она в отчаянии начнет кричать и рыдать, выкрикивая имя Шеридана и проклиная ее мучителей. Если они надеются на это, то их ждет сильнейшее разочарование.
Но тут, к ее изумлению, в камеру впихнули Шеридана и захлопнули за ним дверь. Сначала она с трудом могла поверить в то, что это действительно он. В камере было очень темно, освещал ее только бледный луч света, падавший из окошка под потолком. Шеридан, привалившись к стене, как в дурмане озирался по сторонам. Потом он покосился в темноту и произнес:
— Кто… кто здесь?
Ей было трудно говорить. Она боялась, что если что-нибудь скажет, то ее голос нарушит этот невероятный миг.
— Джон? — выдавила она.
Она вышла из тени, и Шеридан повернулся и взглянул на нее.
С каждым годом время, отведенное им, истекало. Она проклинала судьбу, которая дала им так мало времени. Теперь же… теперь эти три-четыре года, которые им остались, казались вечностью. Она продала бы душу, лишь бы только получить возможность прожить хотя бы один год из этих лет рядом с ним, вместо того, чтобы умереть в этой ужасной камере. Она бросилась к нему и обняла его, дрожа от страсти.
— Деленн? Что ты здесь делаешь?
Да, он был определенно растерялся. Возможно, удар по голове как-то отразился на его памяти. Но все, что она могла сделать, это напомнить ему о том, что случилось, и, возможно, ему все станет ясно.
— Я ничего им не сказала. Они пытались заставить меня… но я ничего не сказала. Они ничего не могут мне сделать. Теперь они это поняли. Они дали нам возможность провести вместе последний миг, прежде чем…
Она пыталась закончить фразу, но не смогла. Вместо этого, дабы показать, что ей вовсе не страшно, она выдавила улыбку.
— Все в порядке, Джон. Я давным-давно выбрала эту судьбу. Они ничего не могут мне сделать. Они не могут причинить мне вреда. Я не боюсь. Раз ты со мной, я не боюсь. Наш сын в безопасности. Это самое главное. Джон… я люблю тебя.
И она поцеловала его.
Он, казалось, был поражен этим, как будто она никогда не целовала его прежде. Но потом он поцеловал ее в ответ так, как будто всегда мечтал это сделать.
Потом Шеридан мягко отстранился от нее и заглянул ей в глаза.
— Деленн… выслушай меня, — настойчиво сказал он. — Возможно, это покажется тебе бессмысленным… но я не должен быть здесь… на самом деле я не здесь… Последнее, что я помню, это то, что я был на Вавилоне 4, и мой стабилизатор времени сломался, а потом я вдруг очутился здесь.
Она была ошеломлена. Могло ли быть такое? Она отошла в сторону, рассматривая его некоторое время, а потом ее осенило. Это было настолько абсурдно, и все же настолько очевидно, что она чуть не рассмеялась. Теперь она могла объяснить, почему он выглядел таким ошеломленным… и все-таки ей нужно было сразу об этом догадаться.
Во второй половине 2260 года исчезнувшая некогда станция Вавилон 4, словно гигантский призрак, вдруг появилась в космосе. Захваченные временным потоком и временными аномалиями, несколько человек отправились на эту таинственную и, по всей видимости, обреченную станцию и обнаружили, что перед ними разворачиваются причудливые видения будущего. Среди этих людей были Деленн, Шеридан… и Джеффри Синклер, первый командир Вавилона 5.
Однажды темной ночью, гораздо позднее, когда они уже были женаты, а Лондо уже стал императором, Шеридан поведал ей большую часть того, что тогда пережил. Но он не вдавался в детали. Теперь она понимала, почему. Как мог он сказать ей о том, что их заманят в ловушку и посадят в центаврианскую тюрьму, в которой их, вне всякого сомнения, ждала гибель?
