— Только если они были готовы услышать ее, ваше величество.
Дверь приоткрылась, и в комнату заглянул министр двора. Он вопросительно и умоляюще посмотрел на государя.
— Что же, время не ждет, — вздохнул император. — Впрочем, это относится не только к сегодняшней церемонии. Мне очень нужны ваши советы, князь, независимо от того, будут они носить общий характер или окажутся изложением плана конкретных мероприятий. Сейчас настало время действовать.
Государь направился к выходу. Я отошел к окну и облокотился на подоконник. На душе было неуютно. Кажется, судьба снова затягивала меня в круговерть придворных интриг и международных конфликтов. Как тяжело было сейчас опускаться во все эти дрязги. В последние дни мне все чаще вспоминался тот великолепный город, который померещился мне в поместье Гоюна за несколько минут до штурма. Особенно часто мои мысли возвращались к нему после того, что привиделось мне в Гатчинском парке. Душа рвалась туда, где в зелени садов утопали прекрасные дворцы, где кристально чистые реки впадали в лазурное море, где, как казалось мне, нет никакой грязи ни на улицах, ни в сердцах людей. Но именно сейчас, после беседы с императором, я с особой силой ощутил ледяное дыхание тевтонского замка. Казалось, некая сила вновь затягивала меня вниз, в холод казематов, безнадежно удаляла от того прекрасного города. И вдруг передо мной предстало лицо учителя Ма Ханьцина. «Испытание твое и твой последний бой, — словно услышал я беззвучный голос. — Жизнь будет такой, какой ты сделаешь ее. Но на небесные поля не бегут, на них приходят победителями».
«Значит, так тому и быть, — обреченно подумал я. — Видать, мой крест: сделать еще один толчок, один из многих, который поможет пасть тевтонскому замку, а на его месте возникнуть прекрасному городу».
Глава 23
ОТКРОВЕНИЯ
— Ты собираешься к государю? — Юля с дивана наблюдала, как я завязывал галстук-бабочку.
— Да, — ответил я. — Через полчаса совещание.
— Это надолго?
— Часа два, может, три.
— Нет, я имею в виду все это, — Юля обвела рукой комнату. — Мы живем в чужом доме без права выезда. Ты все время ходишь на какие-то совещания. То с министром иностранных дел, то с министром обороны, а то и с самим государем.
— Мы живем в царском дворце, — улыбнулся я. — Выезжать отсюда нам нельзя, потому что это опасно. Не думаю, что это продлится долго. Потом мы уедем.
— Куда?
— Подумаем, — я отошел от зеркала и подсел к ней. — Может быть, на Таити.
— На Таити? Почему именно на Таити?
— Потому что это райский остров... и он дальше всего от Петербурга.
— А политику бросишь?
— И даже с удовольствием. Она еще обременительнее бизнеса.
— Почему?
— Потому что в бизнесе надо только не попасться на нарушении закона, а в политике еще и обернуть корыстные интересы в фантик заботы об общественном благе. А я не люблю притворяться. И никогда не любил.
— А если не притворяться? — усмехнулась она.
— Тогда будешь терпеть неудачи, потому что люди не любят видеть вещи такими, какие они есть. И они не прощают тем, кто им показывает истинную суть вещей. Но моя проблема глубже. У меня нет корыстных интересов в политике, а значит, мне незачем туда идти.
— А если с бескорыстными интересами? Почему бы, скажем, не сделать людей счастливее?
— Зачем? Человечество само создает себе условия для жизни. Каждая страна, каждый народ, каждая семья пожинает плоды того, что было сделано прошлыми поколениями.
— Но, может, стоит освободить их от этого бремени?
— Они вполне в силах сделать это сами. Надо лишь исправить прошлые ошибки, и все изменится.
— Но разве это справедливо, что люди отвечают за грехи, которых не совершали? Разве ребенок виноват в том, что рождается в семье алкоголиков?
— Я знаю одно: все в этом мире не случайно. Если человек попал в определенные условия, значит, это нужно для него. Как только он решит свои задачи, условия изменятся.
— Ты действительно веришь в это?
— Раньше верил, теперь знаю.
— Но ты все же сидишь здесь и участвуешь в совещаниях. Боишься, что тебя снова похитят?
— Наверное, это та последняя задача, которую я должен решить, прежде чем стану окончательно свободным.
— Я тебя редко вижу, — пожаловалась Юля.
— Разве?! Мне казалось, что мы проводим вместе немало времени. Вместе едим, каждый день гуляем по парку...
— Да, это так, — Юля смутилась. — Но мне все равно кажется, что ты не здесь.
Я тяжело вздохнул, признавая правоту ее слов.
— Вы решаете слишком сложные вопросы, и поэтому ты не можешь не думать о них все время?
Кажется, Юля решила подсказать мне выход из поставленной ею же ловушки, но я не мог воспользоваться им, как вообще не мог ей врать.
— Нет, я привык решать подобные вопросы. Руководить корпорацией ничуть не проще, мне это никогда не мешало.
— Да, я помню тебя, когда мы познакомились, — на лице у Юли промелькнуло мечтательное выражение. — И помню, когда ты забрал меня в свое имение. Ты тогда был озадачен... но все равно не такой, как сейчас.
— Да... Сейчас кое-что изменилось.
— Что?
— Я стал видеть некоторые вещи.
— Какие?
— Самые разные. О будущем... о возможном будущем. О людях.
— То есть как о будущем?
— Ну вот так. Я просто вижу то, что будет, и точно знаю, почему так будет.
— Ты уверен, что это не... — она осеклась.
— Вначале не был уверен. Потом, когда многое начало сбываться, убедился, что я не псих.
— И давно это у тебя? — в голосе у Юли зазвучал испуг.
— Нет, недавно, первый раз было прямо перед тем, как ты приехала сюда. Кое-что похожее было еще в поместье Гоюна, перед штурмом. Не знаю, что это было... Но это было очень красиво.
— Так вот почему ты был такой странный! Я-то думала, что это после плена, — она немного помолчала. — Значит, ты теперь можешь видеть будущее? Значит, ты теперь пророк?
— Не знаю. Мне всегда казалось, что пророк — это нечто другое.
— Но ведь ты видишь будущее.
— Знаешь, это все сложно. Я вижу возможные варианты. Но мне их показывают...
— Показывают?! — в ее голосе снова зазвучал испуг, похоже, теперь за мое психическое здоровье.
— Нет-нет, никаких голосов, теней и прочей мистики. Просто я не выбираю то, что вижу. Это приходит из ниоткуда.
— И ты не можешь попросить ответа на какой-то вопрос?
— Могу, но мне не всегда отвечают. И не всегда о том, о чем я спрашивал. Там, наверху какая-то своя логика.
— Понятно, — она немного помолчала. — А ты знаешь, что ожидает нас?
— Нет, не знаю.
— Тебе не показали?
— И не покажут, пока... — теперь запнулся я.
— Что «пока»? — насторожилась она.
— Пока это мне небезразлично.
— То есть как это?
— Ну, если я заинтересован в исходе событий, мне не показывают будущее.
— Но разве тебе безразлично будущее страны, всей земли?
— Нет.
— Но ведь тебе показывают его. Ты сам сказал.
— Да. Тут дело в другом. Я увидел тысячи вариантов того, что может случиться, того, что смогло бы случиться. Я знаю, что будет, если Гоюн проиграет и если выиграет. Я знаю, что было бы, если бы Корнилов погиб в восемнадцатом году и как бы развивались события, если бы Святополк победил Ярослава Мудрого.
— И что?
— Ничего. Это бег по кругу. Внешне изменения могут показаться глобальными... но они не меняют суть. Человек остается человеком со своими слабостями, предрассудками, ошибками.
— А что тогда меняет суть?
— Отношение к жизни. Не так важно, одет ты в восточный халат или европейский костюм, живешь в тоталитарной стране или демократической. Важно, как ты относишься к себе и к миру, готов ли сам принимать решения и отвечать за последствия своих поступков. Важно не делать другому того, чего не хотел бы для себя. Только это по-настоящему изменит жизнь. Ни один диктатор не сможет поработить истинно свободолюбивый и трудолюбивый народ. Никакая демократическая система, никакие технологии и образование не помогут достичь хорошей жизни ханжам, ворам и убийцам. А пока люди остаются ханжами, ворами и убийцами, они только переливают из пустого в порожнее. Здесь процветание, там кризис. Великая Россия и развалившиеся США, великие США и нищая Россия — общая сумма так и будет неизменной. Старые лидеры будут превращаться в аутсайдеров, и наоборот. Революции романтиков против диктатур приведут к власти воров, а потом и новых диктаторов. Люди будут до бесконечности проходить через все это, пока не прекратят вырывать друг у друга кусок. Зато когда они научатся любить друг друга и ценить чужую свободу, когда начнут работать вместе, жизнь на планете станет такой прекрасной, что мы и представить себе не можем.
— Тебе тоже показали это? — тихо спросила Юля.
— Да.
— Когда это... может наступить?
— В любой момент, как только человечество опомнится... Могло быть, две тысячи лет назад. Могло быть уже сейчас. Может, через тысячу лет. Может, и никогда.
