— Эта коалиция сильна только до тех пор, пока ездит на нашем бензине, — усмехнулся Нессельроде. — Пусть выступают. Не впервой. Забыли, видать, что такое русский солдат. Придется напомнить.
Государь бросил на него недовольный взгляд, и у меня возникло подозрение, что армию империи в ближайшем будущем может ожидать не только скорая смена министра обороны, но и масштабная реформа.
— Я бы не был так беспечен, — проворчал Вольский. — Военная конфронтация не нужна никому. Бряцание оружием и мобилизация армии аукнутся и бюджету, и экономике в целом, а уж война и подавно.
— Разве расширенный военный заказ не стимулирует экономику? — парировал Нессельроде.
— И пошатнет рубль. У нас и так инфляция за один процент переваливает.
— За один процент?! — государь наклонился немного вперед и пристально посмотрел на Вольского.
— Да, ваше величество. По итогам года одна целая и одна десятая процента. А если прогноз роста цен на зерновые культуры и транспортные услуги оправдается, то к концу весны может достичь и трех процентов, и даже превысить их.
— Черт знает что! — император откинулся в кресле. — Каковы будут последствия для фондовой биржи?
— Разумеется, резкий спад и отток инвестиций. А если пойдем на поводу у любителей пощеголять на лихом коне, — Вольский выразительно посмотрел на Нессельроде, — то падение некоторых акций может составить до двадцати процентов. Американская Великая депрессия покажется детской сказкой.
— У нас почти все трудоспособное население — держатели акций, — глухо заметил Шебаршин. — После такого обвала на бирже может запахнуть уже не двадцать девятым, а девятьсот пятым годом.
— Да полно, Леонид Владимирович, — примирительно загудел Нессельроде. — Это же не нищий пролетариат столетней давности. Сами говорите, они почти все уже рантье. Те же плехановские революционеры назвали бы их «буржуями».
— Ах, Сергей Эммануилович, — вздохнул Шебаршин, — большинство «буржуев» резко левеют, когда их бьют по кошельку. Добропорядочный законопослушный обыватель — это роскошь стабильного времени.
— Господа, а не сгущаете ли вы краски? — спросил Васильчиков. — Ведь мы обсуждаем последствия всего лишь роста инфляции до полутора процентов в год. В сороковые, тридцатые, я уж не говорю двадцатые годы прошлого века страна прошла через значительно более суровые испытания.
— После Гражданской войны и бутерброд казался богатством, — возразил я. — А сейчас обнищание — это когда человек не может каждое лето ездить с семьей на средиземноморский курорт. Уверяю вас, если петербургская домохозяйка завтра заплатит у Елисеева за артишоки больше, чем сегодня, то ощущения у нее будут такие же, как и у ее прабабки, полдня простоявшей в очереди за хлебом в голодном Петрограде. Для общественных потрясений не столько важны конкретные причины, сколько реакция народа.
— Ну, раз так, приплюсуйте ко всем проблемам международную изоляцию, — внимательно выслушав меня, кивнул Васильчиков. — Если Поднебесная договорится о союзе с осколками США, то вместе они смогут запросто купить всю Западную Европу.
— Почему вы так уверены, что вся Западная Европа уйдет от нас? — нахмурился государь.
— Крупнейшие игроки уже отвернулись от нас. Великобритания и без того недовольна нашим влиянием на своем внутреннем рынке. Франция, как всегда, сопротивляется нам из чувства противоречия. Париж уже давно талдычит о давлении России на западную культуру и диктате Петербурга во внешней политике. Если Пекин пообещал ему большую самостоятельность, то он ушел. Союзу немецких государств портит кровь монополия России на поставку ресурсов и энергии. Пекину со Штатами не понадобится их уговаривать.
— Вы забыли добавить, — подхватил Вольский, — что мы сейчас завалили Запад своими товарами. Если Китай и Америка гарантируют европейцам ресурсы для развития собственных производств, те с удовольствием постараются выйти из-под нашей опеки.
— Немцы, прежде всего, будут заинтересованы в восстановлении единого немецкого государства, — добавил я. — Это естественно для любого разделенного народа. Они прекрасно знают, что Россия последние полвека делает все, чтобы не допустить возрождения единой Германии. Естественно, если появится сила, которая поманит возрождением объединенного немецкого государства, Германии мы не удержим. Так что у нас есть шанс потерять даже Пруссию.
— Но это же начало разрушения ЕАС! — воскликнул Васильчиков.
— А разве пруссаки не немцы? — спросил я.
— Разве они плохо живут под российским скипетром?
— Князь, для разделенного народа вопросы материального благополучия отходят на второй план, — возразил я. — Немцы уже с конца девятнадцатого века ощущают себя единой нацией. Для них отсутствие единых границ — это трагедия, даже если какая-то часть народа от этого живет лучше. Создадим мы новый Дармштадтский союз или еще что-то в этом роде, немцы будут стремиться к воссозданию единой Германии. Это данность, с которой мы раньше или позже все равно будем вынуждены считаться.
Васильчиков растерянно посмотрел на Шебаршина, и тот, нахмурившись, кивнул.
— Вы что-то хотите сказать, Леонид Владимирович? — спросил его государь.
— Только то, что данные наших исследований подтверждают сказанное князем, — недовольно ответил Шебаршин. — Первый доклад на эту тему я подал на высочайшее имя еще восемь лет назад.
— Но ведь политика России с середины сороковых годов состояла в том, чтобы не допускать воссоздания единого немецкого государства, — заметил Васильчиков.
— Вот и пожинаем плоды, — развел я руками.
— Хорошо, оставим пока события в мире, — кивнул государь. — Чем чревата текущая ситуация во внутренней политике?
— Усилением инфляции, оттоком капиталов, биржевым обвалом, — сообщил Вольский. — Кроме того, если Китай, Северная Америка и Западная Европа договорятся об экономическом союзе и установят экономические барьеры, мы потеряем потенциальные рынки сбыта. Опять же спад производства и углубление кризиса.
— Чем мы можем надавить на них? — нахмурился государь.
— Ничем, — пожал плечами Вольский. — Обычно мы обыгрывали Китай технологиями, а на Европу давили угрозой повышения цен на ресурсы. Разделяй и властвуй, как говорили древние римляне. Теперь, если они объединятся, козырей у нас не будет.
— Удивительно, что они не объединились до сих пор, — буркнул Васильчиков. — Ладно еще когда Поднебесная была нашим союзником, а ЕС — американским. Но США-то уже четырнадцать лет не существует.
— Им мешала предвзятость, — сказал я. — Пекин видел в объединении с Западом угрозу своим устоям, ну а Запад смущала авторитарность Китая. Если партнеры друг другу не доверяют и друг друга не понимают, сотрудничества не будет, — ответил я.
— А теперь вдруг перестала смущать? — усмехнулся Вольский.
— Нет, теперь нашелся человек, который научил их понимать друг друга, — пояснил я. — Это Гоюн.
В зале повисла тишина.
— Вы хотите сказать, князь, что все происходящее творится по воле одного человека? — презрительно поджал губы Шебаршин.
— Нет, конечно, Гоюн лишь подтолкнул телегу, которая и так уже катилась вниз. А вообще, нам следует поблагодарить Гоюна за тщательную ревизию наших позиций: любая угроза — это прекрасная возможность увидеть свои слабости.
— Может быть, — проворчал государь. — Тогда давайте определим, как нам справиться с надвигающимся кризисом. Я, знаете ли, больше практик, чем теоретик, и хотел бы слышать практические советы.
— А много ли стоит практика без теории, ваше величество? — в свою очередь спросил я. — Я только хотел показать, что проблемы, вызвавшие кризис, куда глубже, чем деятельность одного человека. Они даже не в том, что другие государства хотят вырваться из-под опеки России. Они в слабостях самой России.
— Слабостях?! — не выдержал Нессельроде, но тут же стушевался под строгим взглядом государя.
— Хорошо, князь, в чем же вы видите слабость России, которая позволила возникнуть нынешней ситуации? — спросил император.
— В ее силе, ваше величество. Мы давно уже не являемся государством, которое борется за признание. Мы прошли стадию борьбы за мировое господство. Уже пятнадцать лет мы являемся центром однополярного мира, к которому обращены все взоры. С нас берут пример, нам завидуют, на нас рассчитывают в минуту опасности, нас боятся. И за все это нас ненавидят.
— Что же, горе прбежденному, — усмехнулся Шебаршин.
— Законы рынка неумолимы, — развел руками Вольский. — Менее эффективный проигрывает.
— Обеспечение неоспоримых преимуществ страны — одна из основных целей внешней политики, — заметил Васильчиков.
— Пусть проигравший плачет, — поддакнул Нессельроде. — Мы заслужили право встать во главе мира.
— Так жили все государства от века, — согласился государь. — Подчиняй, или будешь подчинен. Разделяй и властвуй. Чем больше силы собрано в одном кулаке, тем лучше. Уж не считаете ли вы, князь, что мы должны отказаться от своих преимуществ только потому, что это кому-то не нравится?
