— …но другие хотят собрать факты и превратить историю в цирк. Вы не можете винить их. Когда человек рушит камеры, избегает прессы, демонстрирует неуважение к интересу публики, вполне естественно, что журналисты хотят показать его в худшем свете. Но так не должно быть. Я хочу сказать, что новости должны сообщать правду, но не ранить людей, о которых пишут Ваш муж не хотел ни с кем сотрудничать с самого начала, но еще не поздно.
Он зацепил меня за живое, и я попыталась удрать от него.
— Ради бога, простите, но… — взмолилась я. — Подождите, — сказал он. — Я действительно хочу быть вашим другом, пока другие не доберутся до вас и не оставят от вас мокрое место. Если вы хотите что-нибудь сказать мне — не обязательно для печати, — вы можете рассчитывать на мою осмотрительность.
— Мне нечего вам сказать, — кинула я и быстро направилась к дому, не решаясь оглянуться.
Наша встреча в саду не прошла незамеченной. Коно пришел домой и позвонил Чарли на студию, и не прошло и часа, как Чарли появился дома.
— Как Кэрролл попал сюда? Чего он хотел? О чем он тебя спрашивал? Что ты ему сказала?
Я повторила вывод Кэрролла: он знает, что я была беременна еще до поездки в Мехико.
— Ах, он знает! — возмутился Чарли. — Тогда почему он не напечатает это в газете?
— Может быть, он боится причинить мне вред.
Чарли рассвирепел.
— Причинить тебе вред — а как насчет меня? Тебе нечего терять! Что ты сделала в своей жизни? Чего ты добилась? У меня карьера! Меня смотрит весь мир!
Теперь он стал больше времени бывать дома.
По-видимому, Харрисон Кэрролл решил проводить свой медовый месяц в машине на въезде в Коув-Вэй, с биноклем в руках и с молодой женой под боком. Если сообщениям в прессе о преждевременном рождении ребенка Чарли суждено было появиться, то он собирался первым объявить эту новость.
Чарли знал, что Кэрролл не отвяжется и что он принес телескоп. Последовала психологическая война между цепким журналистом и раздраженным Чарли. Ночь за ночью Чарли прилипал во тьме к окну на верхнем этаже, пригибался в машине и разговаривал сам с собой, как невменяемый. Однажды ночью я вошла и увидела, как он целится револьвером из окна. При виде оружия я расстроилась, хотя нелепость мелодраматической сцены с Чарли с пальцем на курке почти забавляла. Но мне было не до смеха при виде его возбужденного состояния и комичного бормотания.
— Я имею право выстрелить в любого идиота, который нарушит границы моих владений, — говорил он возмущенно, не понимая, насколько нелепо это звучит.
Поскольку роды должны были начаться уже в ближайшие недели, меня практически заперли на ключ. Усталость уступила место периодическим приступам паники. Я не боялась боли, но боялась иметь ребенка от Чарли без любви Чарли.
На восьмом месяце беременности мое волнение так усилилось, что проблема со сном поменяла свой полюс. Я проводила бессонные ночи, слоняясь из угла в угол; дом, который я так и не смогла назвать по-настоящему своим, превратился в тюрьму, и само сознание присутствия Коно стало почти невыносимым. Доктор Кайзер обратился к Чарли с предложением: в интересах благополучных родов мне лучше всего отправиться в какое-нибудь спокойное место, пока ребенок не появится на свет.
К моему изумлению, Чарли арендовал для меня и мамы небольшой дом в Уайтли-Хейтс, неподалеку оттуда, где я родилась, и нанял пару восточных людей — Томи и Тоду — ухаживать за мной. Подобная щедрость повергла меня в изумление. Только спустя месяцы я узнала, что Чарли вбил себе в голову, что я могу умереть.
Нас отвезли в арендованный дом глубокой ночью, и почти сразу же я почувствовала освобождение: здесь не было неусыпного Харрисона Кэрролла. А самое главное — не было Коно, мучившего меня своим молчаливым наблюдением. Новые слуги, не в пример тем, что были в Коув-Вэй, вели себя словоохотливо и дружелюбно и делали все, чтобы сделать нашу жизнь с мамой приятной. Тода прекрасно готовил, а Томи была не только отличной горничной, но и талантливой парикмахершей.
Как ни странно, теперь Чарли навещал меня каждый день! Каждый раз он привозил что-нибудь — конфеты, фрукты, цветы. Он редко звонил раньше назначенного времени, но когда приезжал, то оставался иногда по нескольку часов, воодушевленно беседуя, задавая бесчисленные вопросы о моем самочувствии и о том, как ведет себя ребенок. У мамы снова затеплилась надежда, что наш брак имеет прекрасные перспективы, а я откровенно радовалась вниманию Чарли. Я шила симпатичную домашнюю одежду для себя, чувствуя себя несравненно лучше и радуясь, что Чарли радуется мне.
Эта радость, как и следовало ожидать от самого непредсказуемого человека на земле, вскоре стала физической; чем более бесформенной я становилась, — тем, казалось, и более неотразимой. Во время его третьего визита едва мама вышла из спальни, как он разделся и нырнул в постель. Сначала я была шокирована, но лишь потому, что именно так должна была реагировать по моим представлениям. В этот день и дни, последовавшие за ним, я больше не чувствовала себя одинокой.
Я все еще не могла забыть, как он назвал меня «маленькой потаскухой» в прошлом октябре в своем офисе, но слова утратили прежнюю остроту. Что ж, пусть так, если мне не придется остаться с ребенком на руках, когда никто, кроме мамы, не любит меня и не заботится обо мне.
Доктор Кайзер часто навещал меня, когда в доме был Чарли. После обычного осмотра следовали наставления: делать зарядку, никаких переживаний, максимальный отдых. Во время одного из его визитов у них с Чарли состоялся долгий разговор в холле. Я слышала только отдельные слова, но было ясно, что у них какие-то разногласия. Казалось, Чарли отклонял предложение, на котором настаивал д-р Кайзер. Спор продолжался до тех пор, пока, похоже, доктор не принял точку зрении Чарли. Я понятия не имела, о чем они толковали, но поняла, что для Чарли важно, чтобы все думали, что ребенок родится еще только через шесть-десять недель. Чарли отчаянно старался утаить правду.
На рассвете 4 мая 1925 года я проснулась от боли и сразу же поняла, что начинаются роды.
Мама оставила меня на попечение Томи, а сама побежала звонить Чарли. Потом она поторопилась вернуться и сообщить мне, что локомобиль прибудет немедленно: Чарли хотел, чтобы ребенок родился в большом доме, а не в чужой арендованной хибаре.
Мама и Томи упаковали небольшой чемодан и укутали меня в тяжелое пальто. Через полчаса лимузин прибыл, и они помогли мне спуститься по лестнице. Мы вышли на улицу втроем в сопровождении Тоды, уверяющего меня, что он позаботится о доме, и у меня родится сын, а может быть и два.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
