— У нас тоже есть семьи, — буркнул полицейский и направился обратно к своим.
Томаш повернулся к Наталье.
— Давай бегом, мне будет нужна твоя помощь. Надо набрать как можно больше, если там еще хоть что-то осталось.
Им повезло — удалось набрать и консервов, и макарон, и круп. Томаш даже урвал хороший охотничий нож, невесть как оставшийся незамеченным в толчее. Народу и вправду было много, и это радовало. Значит, еще не все потеряно. У некоторых было оружие, все больше пистолеты. Томаш пожалел, что не взял свой. О винтовке, конечно, и речи не шло, полицаи бы точно отобрали.
Время от времени снаружи доносились выстрелы — зомби все же не оставляли попыток прорваться в магазин. Томаш представил, как манила этих монстров беззащитная толпа испуганных людей, мечущихся между прилавками.
Они вывезли тележку на улицу и подкатили к машине, быстро опорожнив содержимое. Наталья что-то сказала насчет того, что неплохо бы вернуть тележку ко входу, но Томаш чуть не пинками загнал ее в машину. Он завел мотор и направился к дому. Только бы все было хорошо, только бы.
— Томаш, что у тебя на голове? — тихо спросила Наталья, как только они выехали с парковки.
Томаш молча снял шапку. Наталья ахнула и прижала ладони к лицу. Он все ждал вопросов или комментариев, но девушка, видимо, больше не могла выдавить из себя ни слова.
Во дворе зомби не было, и Томаш облегченно выдохнул. Теперь следовало подумать, как поднимать наверх четыре полных огромных пакета. Один он отдал Наталье, та безропотно подчинилась. За остальными он сам сбегает, куда деваться. Взгляд Томаша упал на тучу мух, вьющихся над трупом пани Божены, окруженным побуревшей кровью. Мерзость, какая же мерзость, сжечь эти смердящие останки, что ли?
Томаш поднял глаза. Дверь, ведущая на его балкон, была закрыта, целая и невредимая, а все окна остались зашторенными. Он позвонил матери, та была дома, говорила тихо. Никто не врывался, только один раз в дверь постучали, но она не отозвалась.
Пока мама разбирала установленную Томашем баррикаду, они с Натальей вошли в подъезд. Мерзкое жужжание мух над телом убитой старухи едва не заставило Томаша заблевать всю площадку, но он удержался. Каким-то чудом удержалась и Наталья. Завтра здесь будет вонять, как сейчас воняет от пани Божены, но та хоть лежала на улице.
Наконец, они добрались до квартиры и вошли внутрь. Мать кинулась Томашу на шею, но он отстранил ее.
— Надо еще три пакета поднять. Держите винтовку, она заряженная, если кто-то полезет в квартиру — стреляйте. Я постучу вот так, три раза быстро и три раза медленно. Только тогда открывайте.
С собой он прихватил пистолет. С таким ему доводилось обращаться прошлым летом на даче Француза, где они палили по банкам, так что Томаш был уверен в своем оружии.
Он трижды спускался и поднимался, нервно моргая и подпрыгивая от каждого шороха, но тревога каждый раз оказывалась ложной. Дверь той квартиры, откуда утром доносилась громкая музыка, была разворочена, и Томаш был готов, что оттуда кто-нибудь выскочит. Наверное, все или погибли, или отправились на улицу в поисках добычи — об этом свидетельствовали выбитые стекла на подъездной двери. Впрочем, открыть ее можно было и просто хорошим ударом плеча или ноги.
Оказавшись дома, Томаш запер дверь и восстановил баррикаду. Обведя глазами притихших и испуганных, но благодарных ему женщин, он понял, что сделал великое дело, и теперь имеет право отдохнуть.
15. На Запад
Перламутровые облака прильнули к земле, приглашая ее в свои объятия. Лучи рассветного солнца свободно проходили сквозь их неплотные ряды, точно сквозь сито, играли на белоснежных барашках. Легкий восточный ветер шевелил кроны деревьев на противоположном берегу, пологом и таинственном, еще хранящим в себе ночь. Река Кама молчаливо и мерно несла свои воды, и можно было бесконечно смотреть на завораживающую темную гладь, лишь изредка нарушаемую негромкими всплесками рыб.
Из палатки доносился Ванькин храп. Мое дежурство было последним — три часа назад меня разбудил Леха и тут же заснул мертвым сном. Я был только рад, ведь нет ничего не лучше, чем встречать рассвет. Восходящее солнце всегда приносило людям надежду. Наверное, так повелось еще с тех давних времен, когда даже самые простые, известные сегодня любому ребенку законы природы оставались загадкой, и человек искренне радовался, завидев на востоке тонкую полосу света. Как ни странно, мне и сегодня рассвет внушал оптимизм, и я не видел в этом ничего дурного.
Вчерашним вечером мы добрались до Камы. Вода, как и предполагалось, была ледяной, и мы несколько раз черпали ее в большие кастрюли и грели. Наконец-то удалось помыться, ощущение свежести теперь дорогого стоит и доступно не каждому.
Вопреки моим ожиданиям, разговоров у костра было немного — все были уставшими — но и такого напряжения, как в первый день не было. Видно, мы начали понимать, что бесполезно горевать сейчас о тех, кого нет. Им это не поможет, а нам навредит. Сперва надо как-то обустроиться в переродившемся мире, обрести почву под ногами, а уж потом предаваться рефлекии.
Правда, оставшись в одиночестве, я не мог не думать о родителях, о сестре, о бабушке. В голову упрямо лезли картины из детства, которые прежде таились где-то в глубинах памяти и не давали о себе знать. Я и сам не думал, что храню так много воспоминаний.
Мне вспоминались походы в парк отдыха, вкус мороженого, то непередаваемое чувство, возникающее в груди, когда в первый раз садишься на быструю карусель, на которую год назад тебя еще не пускали. Желтое солнце, лето, беззаботные люди в легкой одежде, горячий асфальт и небо, голубое, безмятежное. Все это ушло, и ушло давно, так почему мы так жадно цепляемся за жалкие обрывки тех ярких ощущений? Почему тешим себя блеклой тенью наивной детской радости? Наверное, потому, что, едва войдя во взрослую жизнь, мы быстро теряем ко всему вкус. Все приедается, становится обыденным, выстраивается в систему, рассчитанную на много лет вперед, до нашего последнего вздоха. И, поняв, что превращение в крохотный элемент огромного механизма общества окончательно и бесповоротно свершилось, мы начинаем каждодневно тосковать по тому времени, когда можно было действовать иррационально, ошибаться, тешиться бездельем и совсем не думать о будущем.
Из палатки показался заспанный Семен.
— Доброе утро, — слово «утро» плавно перетекло в продолжительный зевок. — Ну что, все спокойно?
— Ага, кому мы тут нужны, — я украдкой смахнул некстати набухшую слезу, про себя поблагодарив Семена за то, что выдернул меня из ностальгический переживаний.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
