навстречу теплоходу грянула музыка духового оркестра.
Это амурцы встречали своих гостей, приехавших на праздник.
На огромном, из алого кумача полотнище было написано золотом: «Добро пожаловать! Сегодня Амурску десять лет!»
И тут я заметил, что Иван Иванович, прищурившись от солнца, радостно улыбается и торопливо вытирает платком бегущие по щекам слезы.
— Деда, деда! — кричали ему с пристани двое молодых людей, подняв высоко над собою годовалых детишек.
Я сразу догадался, что это внуки и правнуки Ивана Ивановича.
— Ну, счастливо вам попраздновать! — сказал я, пожимая ему руку. — Может, еще когда-нибудь встретимся.
— Давайте и вы с нами...
— Спасибо, не могу, к сожалению, спешу в Николаевск...
В моих записях лета 1958 года сохранились и те, что я вел в самом начале строительства Амурска. На моих глазах, помню, город только закладывали. В палаточном городке, где я жил вместе с первостроителями, наслышался всяких разных историй, веселых и грустных, героических и просто будничных, как это обычно бывает в жизни.
А начинался Амурск на месте старинного нанайского селения Падали со смешной, казалось, истории с шаманом Заксором Бельды, который давно ушел от людей и жил где-то на Хунгари в лесном шалаше из древесного корья.
Когда только разнесся слух, что на месте рыбацкого поселка в скором времени начнут строить большой город, жители Падали по-разному восприняли эту весть. Одн обрадовались, что покинут старые, ветхие жилища и переедут в новый поселок, а другие, особенно старики, встревожились.
Тогда-то и вспомнили старые люди о шамане Заксоре Бельды и послали за ним нарочных. Они привезли его ночью в Падали и попросили, пока с неба не ушла луна и не погасли звезды, устроить камлание и поговорить с духами.
Шаман, понятно, не заставил себя ждать. Пока над огнем подогревали бубен и жгли багульник, Бельды напялил на себя короткую юбочку из рыбьих кож, отороченную колонковым мехом, приладил на бедрах широкий пояс с множеством побрякушек из костей и жести. И вот ему подали бубен. Шаман постоял с минуту в задумчивости на барсучьей шкурке и вдруг дернулся всем своим тщедушным телом, будто его ткнули снизу шилом, и пошел плясать вкруговую, постукивая в бубен высушенной лисьей лапкой.
Старики с замиранием сердца следили за каждым его движением, боялись пропустить миг, когда к шаману спустятся духи и он начнет говорить с ними. Но они так ничего и не заметили. Вдруг Заксор остановился, приложил к животу бубен и, окинув своими подслеповатыми глазами присутствующих, заявил твердо:
— Духи сказали, что не будет тут города!
И кажется, они угадали...
Пока в Москве утверждали и уточняли проекты будущего города Амурска и лесохимического комбината, прошло около двух лет. Заглохли слухи, что будут сносить старое Падали, зато из уст в уста старики передавали молву о всесильном шамане, и многие в душе пожалели, что когда-то обидели его и заставили уйти от людей на Хунгари.
Однако сам шаман, оказывается, думал иначе.
Частенько тайком, под покровом ночи, он приходил в Падали, смотрел, все ли там еще по-старому, не появились ли новые люди.
Однажды, январской ночью 1958 года, едва только улеглась пурга, Заксор Бельды стал на широкие лыжи, подклеенные мехом, и по льду Амура снова отправился на разведку. Дошел до середины реки и от неожиданности остановился. На холмистом берегу, среди высоких, белых от снега сосен, горели большие костры. Вокруг них бодрствовали люди. В стороне стояли крытые брезентом машины и возле них целые штабеля каких-то ящиков.
И Заксор Бельды понял: эти люди пришли строить город!
Так начало Амурска стало концом последнего шамана.
С это ночи, говорил мне, он уже не выходил из шалаша.
Поднимался Амурск, и одновременно по желанию нанайцев на живописной протоке Омми строился новый поселок для рыбаков.
Но не все жители Падали пожелали переехать на новое место. Многие, особенно молодежь, решили остаться на стройке, на древней земле своих отцов и дедов.
Среди молодых строителей летом 1958 года я встречал каменщиков и крановщиков по фамилии Бельды.
И, помнится, я подумал:
«Не сородичи ли они старого Заксора?»
———
А день выдался светлый и свежий, и над лиманом небольшими стаями закружились чайки. По тому, как они торопливо садились на белые гребни волн, суетились, тревожно и жадно покрикивали, можно было догадаться, что двинулись вверх против течения косяки горбуши.
Пора было и нам с Валерием Владимировичем выбираться на какой-нибудь заездок.
Думали-гадали и решили отправиться в Алеевку — большое рыбацкое селение, где живут нивхи и русские.
Туда можно добраться и катером, но в Алеевке из-за больших отмелей катер не всегда пристает, нужно вызывать с берега лодку, а ее может и не оказаться.
Договорились идти пешком.
Пока мы шли через поселок с его разбросанными бревенчатыми домами и бараками, глазу решительно не на чем было остановиться. Тут еще остались постройки времен первых русских рыбопромышленников и похожие на шалаши, приземистые, с плоскими земляными крышами старые жилища нивхов. Стояли вразброс и новые кирпичные дома, но и они не вписывались в ландшафт побережья и выглядели слишком буднично.
Только миновали поселок и вышли на просеку, в раме из зеленых кленов и белых каменных берез открылся лиман, тихий у берега и волнистый вдали.
Идем, не торопимся, и я по привычке часто останавливаюсь и оглядываюсь вокруг. Вот высится на скале старая одинокая сосна. Крона у нее от постоянных суровых ветров резко откинута назад и походит на орлиное крыло в полете. А ствол — кривой, местами без коры, голый, с глубокими сквозными трещинами, а в одном месте большой безобразный нарост затвердевшей, как камень, бурой смолы.
А ведь дереву этому по меньшей мере лет двести, и просто диву даешься, как оно приспособилось на дикой скале и растет, отливая на солнце негустой рыжеватой хвоей.
И я почему-то подумал: «Что же лучше — рухнуть во время бури с высоты в пропасть или так всю жизнь сгибаться на ветру и расти уродливо?» — и не мог себе ответить.
— Валерий, сфотографируй это дерево, — предложил я Благодатскому, который держал наготове «Зоркий» и искал, что бы такое интересное заснять.
— А верно здорово, — спохватился он и, взобравшись на сопку, защелкал аппаратом.
Дорога через просеку длилась побольше
