До этого парсы провели почти два десятилетия на острове Див, где местные жители говорят на гуджарати, и затем сумели изложить свою просьбу местному радже из династии Силхара, правители которой славились веротерпимостью и приглашали чужеземцев селиться на их землях и заниматься торговлей и ремеслами. Раджа разрешил парсам жить на морском побережье, там, где они высадились. Парсы и основали на том месте поселение, которое назвали Санджан, в честь своего родного города в Хорасане. Главным источником по истории небольшой общины является «Киссаи-Санджан» («Сказ о Санджане»), эпическая поэма, сочиненная на основе устных преданий парсийским жрецом Бахманом в 1600 г. [переведена в (Hodivala, 1920, с. 94–117)]. В поэме рассказывается, как спустя некоторое время после высадки парсы смогли возжечь священный огонь Аташ-Бахрам. Они послали гонцов по суше назад в Хорасан, чтобы доставить ритуальные предметы, необходимые для церемонии освящения огня, в частности ниранг[71] и пепел от горящего огня Аташ-Бахрам. Таким образом их новый огонь получил связь со священными огнями родной страны. В «Сказе о Санджане» утверждается, что жрецы, бывшие среди первых поселенцев, оказались хорошо подготовленными для выполнения своих обязанностей, потому что «несколько жрецов и мирян праведной жизни прибыли сюда» (Hodivala, 1920, с. 106).
Поселение Санджан, несомненно, привлекало других зороастрийцев, возможно и из Ирана, и тех, кто еще раньше нашел себе убежище в Индии. Санджанский огонь Аташ-Бахрам оставался единственным священным огнем у парсов в течение последующих примерно 800 лет, но в основном жрецы и миряне молились и исполняли обряды перед огнем своих домашних очагов так, как это делали их предки в древности до введения храмовых культов огня. Отчасти это можно приписать бедности и, возможно, хорасанским обычаям, потому что в Хорасане местные священные огни не играли такой большой роли, как в Западном Иране.
«Затем, – как вкратце излагает „Сказ о Санджане“, – прошло около трех сотен лет». За это время парсы выучились говорить на гуджарати как на родном языке, усвоили индийскую одежду, хотя и с небольшими отличиями. Парсийские жрецы продолжали одеваться во все белое, носили на голове белые тюрбаны, и миряне тоже надевали белые одежды во время религиозных церемоний. Женщины завели цветные сари, но головы прикрывали платком и дома, и на улице. По мере того как колония в Санджане все более процветала, группы мирян стали ее покидать и селиться в портах и других небольших городах, преимущественно вдоль побережья. В числе основных центров зороастрийцев предание упоминает Ванканер, Броач, Вариав, Анклесар, Камбей и Навсари.
Когда зороастрийское население в этих местах увеличивалось, они обращались в Санджан с просьбой прислать священнослужителей для совершения богослужений. Впоследствии число служителей увеличилось и они поделили работу между собой – каждый взялся обслуживать определенную группу семей мирян. Группа эта называлась пантхак, а служитель – пантхаки, и между ними была наследственная связь. Гуджаратские термины были новы, но сама система индивидуальной связи между жрецами и мирянами в основе своей была традиционной. Затем, когда жрецы объединились в свои местные ассоциации, примерно в XIII в., они решили поделить Гуджарат на пять групп, или пантх. Все побережье с севера на юг в первоначальных местах поселения обслуживали санджаны. Бхагарии («дольщики») обосновались в небольшом портовом городке Навсари, где парсы впервые поселились, видимо, в 1142 г. Годавры служили в обширном сельском районе, включавшем городок Анклесар. В более известном порту Броаче были бхаручи, а в Кхамбате, или Камбее, – кхамбатты; оба эти порта древние и богатые. Каждый жреческий пантх имел свой совет и управлял своими делами, но все они были связаны со своим исконным поселением Санджан благодаря наличию там священного огня Аташ-Бахрам, пепел которого необходим для обрядов очищения, да и сам огонь с первых же дней своего существования стал объектом постоянного паломничества.
Единство парсов на протяжении этих смутных столетий видно из того факта, что на каком-то этапе, очень возможно между 1129—1131 гг., когда весеннее равноденствие совпало (из-за отставания[72]) с первым днем второго календарного месяца, они вставили дополнительный, тринадцатый месяц для того, чтобы вернуть на место первый день первого месяца Фравардина. Тринадцатый месяц они назвали просто «Второй Спэндармад». Реформа была проведена через 120 лет после того, как иранские зороастрийцы произвели такую же при Буидах в 1006 г. н.э., и она служит единственным подтвержденным примером фактической интеркаляции дополнительного месяца после первой, разрушительной сасанидской календарной реформы при Ардашире (хотя существуют и зороастрийские и арабо-персидские ученые труды, в которых приводятся расчеты, основывающиеся на предположении, что такие интеркаляции имели место ранее). Проведение такой реформы в Гуджарате в XII в. свидетельствует и об авторитете и просвещенности тогдашнего парсийского духовенства, а также о сплоченности общины. Подобное мероприятие более никогда не повторялось, и с того времени календари парсов и иранских зороастрийцев отставали от солнечного года, причем парсийский календарь отставал иранского еще на месяц.
Парсы XII–XIV вв.
В XII в. среди парсов были ученые жрецы, о чем свидетельствуют сочинения Нэрйосанга Дхавала, санджанского священнослужителя. Расцвет деятельности этого ученого жреца приходится, как полагают, на конец XI – начало XII в. Поскольку языком общины стал гуджарати, санскрит сделался легкодоступным для ученых парсов, а благосклонное отношение индийцев привело к тому, что парсы не испытывали к санскриту такого отвращения, как иранские зороастрийцы к арабскому. В связи с этим Нэрйосанг взялся за перевод зоро-астрийских религиозных текстов на санскрит, опираясь в своей работе на среднеперсидские версии.
Для Ясны он пользовался рукописью, которая восходила к тому же оригиналу, что и рукопись, переписанная Хошангом Сиявахшем в XV в. (Geldner, 1896, с. XXXIII–XXXIV), но как он достал копию этого редкого труда – неизвестно. Парсы при переселении взяли с собой, видимо, только садэ – чисто авестийские тексты, без Зэнда – для Ясны, Виспереда и Хорд-Авесты («Малой Авесты»). Именно эти тексты были нужны для богослужений и молитв. Все остальные писания сохранялись иранскими зороастрийцами и постепенно передавались ими своим собратьям в Индии. Санскритский перевод Ясны, сделанный Нэрйосангом, неполон, но он перевел также часть Малой Авесты и пехлевийское сочинение Меноги-Храд и труд Марданфарроха Шканд-гуманиг-Визар. Еще он транскрибировал первоначальный среднеперсидский текст ясным авестийским алфавитом, потому что допускающий различные толкования пехлевийский шрифт парсам стало читать еще труднее, поскольку среднеперсидский язык этих текстов, без труда понимавшийся носителями языка новоперсидского, теперь стал для парсов мертвым церковным языком. Поскольку такое переписывание пехлевийского текста авестийскими буквами было своего рода толкованием, то его называли па-зэнд – «по толкованию», а потом просто Пазэнд.
Санскрит Нэрйосанга оказался, как и следовало ожидать, примитивным, Будучи скорее жрецом, чем сочинителем, он придерживался буквальных переводов (сохраняя также много специальных зороастрийских терминов). Его труд тем не менее демонстрирует весьма обширные познания и санскрита и среднеперсидского и является одним из больших достижений парсийской науки. После этого последовал упадок в изучении санскрита, совпавший с приходом в Индию войск мусульман. В 1206 г. в Дели был установлен мусульманский султанат, и в 1297 г. войска отправились оттуда для завоевания Гуджарата. Область была опустошена, гари этом более всего пострадал богатейший порт Камбей. «Жителей застигли врасплох, и возникла страшная паника. Мусульмане начали убивать и резать безжалостно направо и налево, и кровь потекла потоками» (Commissariat, 1938, с. 3). Небольшая община парсов, находившаяся там, слишком маленькая для того, чтобы о ней упоминать, должна была пострадать наравне с остальными.
Теперь Гуджаратом управляли наместники, назначавшиеся в Дели; начался период религиозной нетерпимости с введением джизйи, использовавшейся наиболее ревностными султанами как средство для обращения в ислам. Тем не менее парсам даже и тогда жилось лучше. чем их собратьям по вере в Иране, потому что они составляли лишь немногочисленную группу среди огромного количества неверных, которые могли оказывать значительное сопротивление правителям одной своей численностью. Дело осложнялось еще и там, что завоеватели принесли с собой арабо-персидскую культуру, а парсы, хотя они и полностью акклиматизировалась на новом месте, очень гордились своим персидским происхождением и иранскими традициями и относились к персидскому языку как к части своего наследия. Распространение персидского в Гуджарате в качестве языка учености в то время, возможно, и способствовало упадку знания санскрита среди парсийских жрецов. Более того в то время они стали создавать гуджаратские версии авестийских и пехлевийских произведений, основывая их на существующих санскритских переводах, и эти легко понятные тексты на разговорном языке постепенно заменяли все прочие в общем обиходе, точно так же как ранее в Иране на среднеперсидские переводы полагались больше, чем на более трудные авестийские оригиналы.
