Тут он назвал наши с Шурой фамилии» [112. С. 25–27].
Остается еще уточнить — «профессором» в своей книге Г. Б. Федоров называет руководителя раскопок, Артемия Владимировича Арциховского, а Шурой — крупнейшего советского археолога Александра Семеновича Монгайта. Тогда, в 1939 году, он, конечно, не был научным светилом, а был студентом второго курса…{46}
Вообще же за 1929–1940 годы раскопки в Новгороде дали такой невероятный, выдающийся материал, приобрели такое значение, что история Новгорода, да и всей Древней Руси заиграла самыми неожиданными красками. В 1939 году открыли даже Новгородский филиал Института истории АН СССР.
Трудно сказать, повезло ли в эти десятилетия маленькому городку Новгороду. Но Древнему Новгороду повезло вполне определенно.
Как Новгороду опять не повезло
Новый страшный удар нанесла Вторая мировая война. Новгород был одним из центров русской национальной культуры — и уже поэтому нацисты последовательно хотели его уничтожить. Скажу коротко: город был проутюжен, сровнен с землей. Во всем Новгороде из 2532 жилых домов{47} уцелело всего сорок, да и те были в большей или меньшей степени повреждены. Материальный ущерб определили в 12 миллиардов рублей.
В момент освобождения Новгорода 19 января 1944 года во всем городе Советская Армия застала всего… 26 человек. Не тысяч человек, а вот именно 26 (двадцать шесть) человек. Остальные не все погибли — большую часть населения нацисты угнали с собой на запад, многие разбежались по деревням и даже по лесам. Долго потом возвращались уцелевшие жители, и вернулись далеко не все.
Нет смысла перечислять разрушенные и поврежденные памятники древнерусского зодчества. Сказать можно намного короче — они пострадали ВСЕ. Все до единого. Некоторые старинные храмы исчезли совсем, превратились в груду битого, колотого камня.
Огромное впечатление на современников оказывал разрушенный храм Спас Нередицы. «Над грудой развалин взорванной фашистами церкви… наполовину уцелевший столп. А на столпе темная, потрескавшаяся фреска: женщина со сложенными на груди тонкими руками, с огромными скорбными глазами, устремленными за реку, где чернеют руины великого города. Веками это византийское лицо скрывало свою печаль в тени высоких сводов храма, а теперь, открытое всем ветрам и непогодам, оно обрело новую глубину и смысл» [112. С. 17].
Как Новгороду повезло последний раз и окончательно
Не было счастья — так несчастье помогло. Послевоенный Новгород, город 1946 года, лежал в руинах… Именно поэтому в нем оказалось много места, свободного от современной застройки. Вообще-то в городах организовать раскопки трудно: везде дома, в этих домах живут люди, освободить сразу большое пространство под один большой раскоп невозможно.
У археологов могут сколько угодно чесаться руки — значение раскопок больших городов, сыгравших важную роль в истории, всегда велико. Но кто же их пустит копать? Городская территория застроена, все занято. Копать во многих местах, делая небольшие раскопы? Но тогда все знания о городе будут отрывочными, фрагментарными.
Чаще всего в городах копают, когда начинается какое-то большое строительство: тогда на больших площадях сносят здания, и до того, как будут построены другие, археологи могут вскрыть, изучить эти обширные участки.
Такие раскопки называют «спасательными»: ведь если строят новые здания, будут копать котлованы — очевидно, что культурный слой погибнет. Законодательство всех сколько-нибудь цивилизованных стран предписывает сначала раскопать все памятники на месте будущего строительства, изучить культурный слой, законсервировать находки — а потом уже возводить новые здания.
В 1989–1990 годах в Таллине велись раскопки в самом центре города: изучалось одно из средневековых городских кладбищ.
В Тарту в 1991 модернизировался и расширялся Торговый центр — проведены раскопки в культурном слое города: от слоев времен Второй мировой войны до бревенчатых лаг, подведенных под фундаменты домов средневекового города XIII–XIV веков. В 1930-1940-е годы на месте раскопа находился дом врача… Колоссальное впечатление производили скукожившиеся, оплывшие от страшного жара бутылочки из-под лекарств: дом врача сгорел во время налета советской авиации в 1944 году.
А прямо под этими бутылочками, в 30 сантиметрах глубже, уже шла керамика XVI века; эта керамика лежала почти на валунах — остатках фундамента XIII века, лежавших в свою очередь на пропитанных влагой, трухлявых бревнах.
Это — примеры хорошо проведенных спасательных раскопок. В России такие примеры редки, особенно в провинции: археологи у нас не обладают нужным общественным весом, с ними мало считаются.
В Москве конца 1980-х годов на Красной площади проводились такие же спасательные раскопки… Разница в том, что эстонские археологи копали не спеша, делали все, что требовал их профессиональный долг. В Тарту подрядчик, возводивший Торговый центр, Вахур Добрус, только ходил вокруг раскопа и порой грустно вздыхал: естественно, ему хотелось как можно быстрее приступить к строительству. Каждый день раскопок стоил ему приличные деньги.
Но археологи были совершенно уверены в своих правах и копали так, как полагается. Предприниматель вздыхал, но платил. Археологи его понимали и вовсе не были против строительства, но выполняли свой долг. А закон был выше и предпринимателя, и археологов, он регулировал их отношения.
В Москве было иначе: археологи получили на все про все… две недели. Сколько потеряла их работа в качестве из-за спешки, сколько они не успели раскопать, какие сокровища навсегда оказались погублены — это очень трудно сказать. Археологи ругались плохими словами, но поделать ничего не могли.
Ведь очень важные дяди собирались построить на Красной площади торговый центр!!! Вложены деньги, черт возьми!{48}
Но это — Москва!
В Красноярске с 1982 по 1987 год строился Музей Ленина. Это здание занимает более важную видовую точку; оно раскрыто на Енисей, доминирует над местностью и прекрасно видно с реки и с правого берега. Это действительно очень красивое, видное здание, занимающее важное место в городском ансамбле.
Все прекрасно… Но вообще-то строительство на Стрелке было сущим преступлением: это место самого интенсивного накопления культурного слоя времен Красноярского острога.
Хорошо помню 1981 год, когда началась моя деятельность как руководителя археологического кружка Дворца пионеров. В сентябре 1981 года я с кружковцами много раз посещал Стрелку — огромный котлован, в котором впоследствии начали строить Музей Ленина и Филармонию.
Вечерами, после шести часов, по субботам и воскресеньям, на стройке не велись работы и никто ее не охранял. Можно было лазить по котловану сколько душеньке будет угодно.
Слой был насыщен дресвой, бревнами в разной степени гниения, керамикой. По всему берегу валялись расколотые ковшом экскаватора деревянные колоды-гробы, человеческие кости, фрагменты материальной культуры. За несколько часов поисков мы легко нашли много керамики, металлические кочедыки для плетения, лапти, берестяные туески разного размера, кованые шильца с кончиками, сточенными до тонкости паутинки, резные деревянные миски и ложки, фрагменты замка от сундука… много чего.
Но самое жуткое впечатление производили, конечно, скелеты. Прекрасно сохранившиеся, они лежали и в долбленых колодах, завернутые в несколько слоев бересты. Желтоватая кость черепов плотно держала зубы — практически всегда без кариеса. Любители такого рода коллекций легко собирали столько черепов, сколько хотели. В кругах «золотой молодежи» Медицинского института сделалось модным устраивать светильники из черепов или вставлять в черепа лампочку, чтобы снопы света вырывались из глазниц. Такого рода юмором встречали подружек по крайней мере трое известных мне молодых людей.
Фактически уничтожено было самое раннее кладбище Красноярска, навсегда потеряна возможность получить бесценные сведения. Почему это стало возможным? Тут могут быть только две причины.
1. Первый секретарь крайкома КПСС П. С. Федирко искренне хотел строить, и он совершенно правильно определил, где именно следует строить новые престижные здания. Но вот сохранение памятников старины имело для него гораздо меньшее значение.
При этом он даже не учитывал, какой роскошный пропагандистский материал может оказаться в его руках.
2. Патологическая сговорчивость, а точнее сказать, полное равнодушие к своему делу у тогдашнего ведущего красноярского археолога Н. И. Дроздова. В те времена уже существовала вполне развитая нормативная база для организации спасательных раскопок и воспользоваться ею было вполне во власти археолога. Вопрос, чего хотел сам археолог и к чему стремился.
