Музыки не рождалось. Прислушивалась к себе – куда идти, от чего отталкиваться? Смотреть на какую-нибудь студентку и играть под нее – так она такое может навалять – это мне не опора, но Сильвия, привычная к тому, что одного показа мало, не отошла в сторону, а стала выполнять упражнение со всеми, чтобы можно было на нее смотреть. И я стала играть за ней, вцепившись взглядом и не отрываясь ни на секунду, сначала осторожно, а потом без колебаний следуя за тем, что вижу, без коррекции на здравый смысл и собственный опыт (у меня нет опыта по всплыванию с морского дна).
Я не джазовый пианист, мне не хватало их колючих гармоний. Балет – это линия, это внятно «изреченная» мысль, и в музыке нужна, соответственно, мелодия – красивая и графичная, а то, что я видела, было другое – это Состояние, и тут не до мелодии, нужна гармония и излом.
Она показывала. В ее движениях чувствовалось упрямое напряжение, гуттаперчевое тело плыло хроматизмами [8] , ни одной остановки-фиксации поз, и меня снесло на «Донну Анну» Курехина, в ту сферу.
Что резануло – где начало? Где интродукция-ввод в настроение? Где плавный переход от размеренного и разумного к неизбежному полету в конце? Сразу – раз по башке – а теперь будем выживать! А сориентироваться? А медленно расправить плечи и сделать первый шаг?! Всё! – час пробил, взрыв произошел, кто выжил – вперед и не оторвитесь по дороге!
Она показывала чуждое идеально выверенно, мне не нужно было прикидывать в уме где что или делать скидку на плохо рассчитанное движение. Можно было моментально включаться в музыку, не теряя времени, – с разбега, с размаха, не боясь подставы.
От классического станка оставались только названия. Названия! Но даже смысл и значения неведомым образом трансформировались. Мне не на что было ориентироваться, только на ее тело. Из нее густо капала энергетика и эмоция. Безостановочное движение туго переливалось, как расплавленный янтарь, ни одного острого движения, все пластилиново, все перетекало из одного в другое.
Ей не понадобилось много времени, чтобы понять, что мы совпали, – ко второму упражнению она поменяла место и встала около рояля. Сцепка произошла моментально, как будто она меня долго ждала, как будто ей было обещано, что я приду, – и она дождалась – узнала и признала моментально.
Меня же сначала пугало это свалившееся ощущение взаимопонимания, ее стальной взгляд в упор, ощущение, как будто давно идем в жесткой связке по краю, когда уже любое слово – лишнее, и просто чувствуешь партнера, предвосхищая и поддерживая каждое его движение, не проверяя; когда все обострено, потому что внизу – обрыв, а впереди – свет, потому что ты – не один, а тебя хранит и держит тот, второй, в связке, и это самая надежная опора из существующих, и ты не замечаешь больше, что под ногой – пропасть.
Урок всегда идет по нарастающей – к большим прыжкам. Я играю – а уже всё, всё навзрыд, на грани вульгарного, как в русской рулетке – на разрыв, когда осталось – крутануть барабан – ив висок. И я испугалась – а что же к большим прыжкам будет?! Куда ж дальше-то?! Нужно притормозить, оставить что-то на потом. Что же потом?! И вдруг озарило – так я же не буду играть прыжки! Это будет после меня! Значит, мне не нужно оставлять резерва и можно дать волю тому, что вырывается бурлящим потоком.
Я не помню деталей, я не помню студентов, я заполняла пространство, которое густо заворачивалось вокруг нее.
У нас шел постоянный внутренний диалог. Мало этого, она, ведя урок, говорила «мы».
МЫ.
«Мы дали вам темп, держитесь внутри него».
«Движение задает педагог, но концертмейстер трансформирует, наполняет его, привнося добавочную суть и эмоцию. Дышите музыкой».
Я видела сотни разных педагогов, но никто никогда не говорил «мы».
Класс уже близился к завершению, Сильвия задавала очередную комбинацию, и вдруг я встала намертво: «А что это?..» Как-то до этого мои импровизации ложились на ее, все рождалось за секунды, а тут задумалась… Движение выглядело выпадающим из предыдущей череды. Обычно во время показа внутри меня довольно быстро срабатывает какой-то щелчок, и дальше мне уже необязательно смотреть, музыка уже звучит внутри, а тут – молчком. Уже скоро играть, а у меня никак. Начала про себя тупо считать, чтобы просто повторить пульс, но все как-то не так, как у нее было до того. Нет, хроматизмы явно остались, но появилась какая-то четкость. Попробовать танго? Но танго слишком откровенно для этого движения, тут более затаенно… В конце осенило – попробую-ка я хабанеру из «Кармен», вроде она как раз (хотя в комбинации присутствует «утюг», который здесь называют «русский сапог», но русское у меня совсем ничего не шло).
Быстро подняла пюпитр. Поставила листочек и сижу жду. И вдруг, вот те раз – идет прямо ко мне. Ох, как я этого дела не люблю! Сейчас попросит что-нибудь конкретное, а может, я этого не знаю? И комбинацию до конца не просмотрела, ох…
– Вы не можете нам сыграть что-нибудь эдакое? – спросила она и повела плечом. Ни один мускул не шевельнулся на моем лице, жду дальше. Она понимает, что данных маловато:
– Ну… что нибудь… в испанском стиле?
Я, не отрывая от нее взгляда, пальцем показываю на стоящий листок:
– «Кармен»?
Теперь она замерла и уставились на меня. Я подумала, может, не поняла о чем речь? Не поворачивая головы и глядя на нее, остро сыграла первые четыре ноты.
– Да, это! – обрадовалась она, и я, подумав, что вопрос решен, стала разворачиваться к клавиатуре, но, заметив, что она не сдвинулась с места, а стоит в прежней позе, остановилась (от черт! Передумала, наверное!). Мы опять уставились друг на друга. Наконец она направила указательный палец на нотный листок и медленно спросила:
– Это то, что вы приготовили мне сыграть?
– Да.
Она медленно перевела палец на свою грудь:
– Это то, что я пела про себя, когда давала упражнение.
Час подходил к концу, класс был наэлектризован до предела, я выбралась из-за рояля, все тело горело. Хорошо, что не нужно сейчас садиться за руль, можно прийти в себя, пока идет вторая половина урока. Села…
Тот мягкий мулат, на вид – студент, оказался ни много ни мало – художественным руководителем труппы. Сильвия, как позже выяснилось, тоже была не простой танцовщицей, а Ballet Master (педагог-репетитор в театре), причем она вела классы, когда труппа была на гастролях или перед выступлениями, ее урок отличался от работы ежедневного педагога-репетитора – она максимально подводила танцоров к спектаклю, включая в занятие элементы той хореографии, что ожидалась вечером, поэтому мне досталось такое диво дивное, а не повседневный класс. Кстати, она не села к зрителям и не встала к занимающимся, она все время находилась где-то сбоку, то делая фрагмент упражнения, то блуждая из угла в угол. «Наверное, – подумала я, – тоже выходит из состояния урока? Ведь так сразу взять и остановиться – трудно». Ротбарт сказал несколько слов о том, чем они будут заниматься, но я не могла сконцентрироваться, потому что еще не пришла в себя, ничего не помню. Он включил музыку Макса Рихтера и стал показывать движения. Они повторяли…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
