Как-то готовила детское выступление на русском фестивале. Заказывала ростовой костюм медведя. Звоню знакомой из ансамбля Покровского, с которой подружились после того концерта, и прошу накидать материал «вокруг» медведя.
– А медведь-то к чему? – охнула она.
– Ну так символ же? Символ России.
Как она расшумится:
– Да какой медведь?! Стилизаторы несчастные! Хоть бы почитали чего-нибудь! С медведем цыгане по ярмаркам ходили, цы-га-не! Коза! Коза – тотемное животное России, вокруг нее все песни-игры-пляски, маску козы вам нужно, а не костюм медведя.
– Ой, так как же… теперь все на козла переделывать?
– Не козел, а коза, это разное, – записывай!
И она гортанно пела в трубку: «Мы не сами йде-ом, мы козу ведеоооом», – я записывала и повторяла, а она исправляла и требовала повторить правильно, так и летело через океан туда-сюда: «О-го-го, коза-а, о-го-го, сера»…
А потом, на выступлении, мы шли с детьми и голосили: «Мы не сами йде-ом, мы козу веде-ом», – и прыгал мальчик в настоящей маске, присланной из Москвы, и были не нужны нам зрители, это не для них мы шили костюмы, репетировали без конца и учили незнакомые, чужие нашему уху песни, это было наше, пусть игрушечное, но несиротство.
И шел полным ходом концерт фламенко, но не могло уже отпустить ощущение, что с ними рядом на сцене ансамбль Покровского, и постоянно менялись они местами, проходя призраками друг через друга, и перекликались эхом их похожие резкие голоса. Я прогоняла видение и старалась оставить на сцене только испанцев и думать только о них – о кантаорах и танцовщице, пыталась понять их.
О чем они пели?..
О чем рыдали ее руки?..
Надо будет поискать переводы их текстов, наверняка же есть, вон что с публикой творится, какие неистовые овации…
И дети потом, по дороге домой, среди многочисленных вопросов о концерте задали такой:
– А о чем они пели?
– Не знаю.
– А как понимать тогда?
– Это, в принципе, не так важно, это – танец, его понимают без слов, как музыку. Танцор танцует о своем горе, а зритель думает о чем-то своем, это иногда совсем разные вещи.
– Да, точно, дядя рядом со мной все время грустно вздыхал: «Оле…»
– Но если у тебя в башке пусто, – занудствовала я, – то ты вряд ли начнешь думать-отвечать. Тебе просто будет скучно.
– Тебе было скучно?
– Нет.
– А у тебя какое горе?
– Мм… да никакого.
Вставляется другая дочь:
– А у меня вот тоже никакого горя нет, поэтому мне за просто так настроение испортили!
И только потом, после детского случайного вопроса, мне пришло в голову, что эта возникшая параллель с ансамблем Покровского, ошибочно принятая за естественное сравнение, может, и было мое «Оле…»?
Мастер-класс
Если танцор стремится показать, что гравитации нет, то это балет. Если танцор стремится показать, что гравитация его гнетет, то это модерн.
Том Парк
Я классический балетный концертмейстер и модерну никогда не аккомпанировала, да никогда и не возьмусь. У нас им аккомпанируют, разложив перед собой десяток экзотических инструментов, которые выхватывают, как фокусники, и используют в нужный момент, одной рукой пианист играет на рояле, другой – на батарее ударных, на ногах у него звенящие браслеты, на шее губная гармошка. Иногда приглашают для аккомпанемента трио музыкантов, но там уже совсем запредельные фокусы. Поэтому, когда меня пригласили играть мастер-класс педагогу-репетитору приехавшей труппы контемп-балета (современный балет), я засомневалась, не модерн ли это? Но меня уверили, что у них классический станок (в модерне станка вообще нет), стало быть, играть – мне. Ну мне так мне, позвала с собой любимую преподавательницу, ей тоже интересно. Приехали, болтаем в уголочке около рояля, ждем.
Появилась небольшая компания, встали, тихонечко переговариваются, и, наконец, я расслышала, как сопровождающая обратилась к одной гостье:
– Пойдемте, я вас представлю вашему концертмейстеру.
«Значит, играть буду ей», – подумала я, и холодная иголочка разочарования тихонько кольнула изнутри, я бы предпочла играть статному мулату, который вошел с ней.
Гостья встрепенулась: «У меня будет пианист?» – и поискала меня глазами. Ее улыбка стала скорее встревоженной, больше из вежливости, похоже, я тоже разочаровала ее: все-таки лучшие концертмейстеры, работающие в танцевальных компаниях, всегда мужчины. Мы обе увидели не то, что хотели.
Нас представили. Она, по ощущениям ровесница, была маленькая, замотанная в кучу шарфов, как будто небрежно нарисованная серой акварелью, неприметная и тревожная, без грамма косметики на лице (в противовес классическим балеринам, которые не выходят на люди без полной боевой раскраски). Хотела было сказать ей привычное о том, чтобы делала что хочет – я поймаю, но что-то и этого не захотелось – чего зря слова тратить? Все равно скоро все станет понятным, не хотелось мне разговаривать, спросила только, будет классический класс или что-то особенное?
– Да-да, классический, – поспешно закивала она, – но только станок, середину буду вести не я, под это будет диск.
Мы немножко молча постояли, но, поскольку тема была исчерпана, разошлись каждый по своим углам. До конца серого тихого дня оставались считаные минуты, минуты до начала урока, после которого я буду возвращаться в нормальное состояние почти сутки.
– Ну что, начнем? – спросила она, приглашая студентов к станку. Этими словами часто начинают открытые уроки, ничего особенного. Те, кто пришел заниматься, – встали, человек пять зрителей сели, а я и так уже сидела на своем месте. Я люблю сидеть за роялем, даже когда урок еще не идет, – здесь я чувствую себя в закрытой полусфере безопасности, вне времени и пространства, вне волнений и вообще вне жизни. Невидимая и никому не нужная, я могу наблюдать за тем, что происходит вокруг. Я ждала. Легкий азарт, как у гончей, которая почуяла пусть некрупную, но дичь, инстинкт охоты и дразнящее таинство неведомого делали свое дело.
Сильвия положила руку на станок и стала показывать плие, вполне обычное – два деми и гранд, но почему-то музыка не появлялась автоматически в моей голове, и, удивленная мертвой паузой внутри, я подумала, что, пожалуй, тут все стандартно – мягко-светлое плие – неспешное начало урока. Но подниматься из гранд плие она стала как в сюрном кино: с опущенными плечами и уроненной головой, как бы преодолевая толщи воды, и все дальнейшее проходило как будто под водой, как будто воздух стал наливаться и тяжелеть и оказывать сопротивление каждому ее движению. Какое там нежно-ласковое начало? По ощущениям мы уже были на дне океана, и предстоял путь наверх, и большой вопрос – продеремся ли?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
