class="p1">— Хотел бы я знать, кому присягал его величество бельгийский король, — произнес Фернан. — И помнил ли он о своей присяге двадцать восьмого мая, когда отдавал приказ о капитуляции всей армии?
Гро отвернулся к окну.
— Крафт, — сказал он, — у нас найдется, чем приветить гостей?..
3
Поздно вечером Фернан и Довбыш прощались с английскими летчиками. К этому времени капитан Гро уже исчез.
Крафт старательно подливал в рюмки коньяк, летчики вскоре захмелели. Молоденький голубоглазый штурман сидел молча и все время улыбался, зато старший, раненный в плечо «кэптэн» оказался на редкость разговорчивым, слова лились из него, как вода из открытого крана. Он был в восторге от могучей фигуры Довбыша.
— Ю а биг, ай эм смол! — радостно тараторил он. — Френдшип! Э френд ин нид из э френд ин дид[29].
— Какой там дед! — хохотал Егор. — Я еще в парубках не нагулялся! Большое вам сэнк’ю!
— О, сэнк’ю, спа-си-бо... — щегольски подскочил «кэптэн». — Ка-ра-шо.
Довбыш расстегнул воротник, из-под рубашки проглянули синие полосы тельняшки. Эта тельняшка имела свою историю. Неизвестно каким способом мадам Николь узнала, что матрос грустит по тельняшке, и раздобыла ему этот подарок. С тех пор Егор не разлучался с тельняшкой, сам стирал ее, когда вешал сушить, не спускал глаз, а перед Николь чувствовал себя в вечном долгу.
Заметив на груди Довбыша тельняшку, веселый «кэптэн» закричал:
— О, флит!..Си!..[30] Ка-ра-шо... — И, намочив палец в коньяке, начал обозначать на скатерти контуры моря вокруг темного пятна, что означало, вероятно, Британские острова.
— Нам пора, Георг, — поднялся Фернан. — Когда вы думаете их переправить? — спросил он у Крафта. — Канал надежный?
Крафт пожал плечами:
— Думаешь, я тут все знаю? Отвезем в замок, а там найдется кому отправить.
Они вышли во двор. «Кэптэн» полез обниматься.
— Митинг — йес, карашо, патин — ноу[31], некарашо, — бубнил он.
Штурман-молчун неожиданно певуче произнес:
— Р-ро-си-я... Соувьет Юньен![32]
И поднял два пальца вверх, как это делали бельгийские патриоты.
Фернан и Довбыш спускались с холма у фермы Ван-Бовена в каньон, когда их догнал запыхавшийся Крафт.
— Подождите, ребята, — сказал он. — Есть дело к вам. Вот...
Крафт держал в руке фотографию. При свете месяца можно было рассмотреть снятую в профиль молодую женщину.
— Жена? — спросил Егор.
Крафт выругался.
— Бывшая любовница Дегреля. Работает в гестапо. Мы давно засекли эту шпионку, капитан разрешил было ликвидировать ее, но потом отменил свой приказ. Страшно ругался... Кто-то там, в Брюсселе, цыкнул на него. — Крафт виновато вздохнул. — Знайте же об этой сволочи, друзья, но не выдайте меня. А фотографию возьмите, пригодится. Стерва эта находится сейчас в Комбле-о-Поне.
Он потоптался и исчез в темноте.
— Забавная история! — сказал Довбыш.
— Из этого Крафта мог бы выйти свой парень, — заметил Фернан. — Когда мы вместе с ним бастовали в Шарлеруа...
— Мозги у него набекрень, — прервал Фернана Довбыш. — А жаль.
На партизанскую базу они пришли на рассвете, а через час командант вызвал к себе Щербака.
Дюрер сидел за дощатым столом, покрытым клеенкой в синий горошек. На столе светилась медная карбидка, похожая на сказочную лампу Аладдина, — зеленые бока ее уже давным-давно не знали суконки. Пламя карбидки горело ровно, двумя острыми язычками, и освещало карту над столом. На топчане валялась овечья шкура.
— Оцениваешь мои хоромы? — спросил Дюрер. — Взгляни-ка сюда.
Щербак увидел в руках у него фотокарточку.
— Узнаешь?
— Что-то знакомое...
— Еще бы не знакомое! — глаза команданта стали маленькими и злыми. — Вспомни похороны Пти-Базиля... Пришел бургомистр, и это привлекло общее внимание, а ты смотрел куда-то в другую сторону, за мое плечо...
И Щербак вспомнил.
...Комбле-о-Пон. Грустный февральский день. Не спеша, будто нехотя, падают на землю снежинки. Не хочется верить, что там, в черной яме, лежит Василек, всеобщий любимец Пти-Базиль. Мерзлые комки земли глухо стучат о крышку гроба. Печально толпятся люди.
Неподалеку стоит, закутанная в теплый платок, молодая красивая женщина. Он невольно задерживает на ней свой взгляд. Римский профиль, белые снежинки на черном платке похожи на бабочек.
Дюрер толкает его в бок:
«Бургомистр...»
Ему становится стыдно, что в такую минуту надумал любоваться женской красотой.
«Молодец бургомистр, не испугался», — говорит он и опускает глаза...
— Ну, вспомнил теперь?
— Вспомнил. Но совсем не знаю этой женщины.
— И хорошо, что не знаешь. А еще лучше, что она тебя не знает.
Дюрер вкрутил карбидку, пламя потухло.
— Придется тебе, лейтенант, познакомиться с этой красавицей. Она — гестаповка, с нею у нас давние счеты. Собирайся в дорогу. Между прочим, бургомистра немцы недавно прибрали к рукам.
4
На мне сельская одежда, канотье, внешне я похож на фермера, собравшегося в нагорные плато на поиски летнего пастбища. В одном кармане пакет для Люна, в другом — двенадцатизарядный «ЖП», подаренный Довбышем при первой встрече в доме Гарбо. Под лацканом пиджака пришит гестаповский значок. Не знаю, где раздобыл его наш командант, значок этот жжет меня сквозь одежду, так и хочется оторвать его и вышвырнуть подальше.
День солнечный, ясный, бересклет придает предгорью лилово-синий оттенок. Неприхотливые кустарники цепляются за каждый клочок земли, нависают над кручами, гнездятся в щелях оврагов.
В сумерках я спускаюсь в Шанкс.
Люн не удивился моему появлению. Жизнь давно уже отучила его удивляться.
— Ты пришел вовремя, — говорит он. — Тарде вениентибус осса[33].
— Не глуши меня латынью, — прошу я.
Пока Люн читает письмо Дюрера и рассматривает фотографию, я сижу напротив него и с досадой думаю, что парни сейчас готовятся к операции. Предстоит схватка, настал момент отомстить за Николая, за Василька, за Симона... При мысли о Симоне перед глазами встает Эжени, какой я видел ее в последний раз, когда она кормила меня с ложки. Обаятельная даже в страданиях!..
