Лермонтов поставил Печорина в положение постоянно действующего игрока. Печорин – азартный игрок, он предпочитает agôn всем другим видам состязаний. Он постоянно делает высокие ставки, цена которых – жизнь: сцена в лодке с девушкой контрабандистской, угон Карагеза у Казбича, дуэль с Грушницким, сцена с поимкой пьяного казака, вероятная дуэль в Петербурге, из-за которой он был выслан на Кавказ. Как и для Лермонтова, игровое поведение становится своеобразным «стилем» для Печорина. «Он играет на душах знакомых людей, как на привычном инструменте. Отсюда в признаниях Печорина – частые описания и разоблачения своей собственной игры ‹…›».[557]
Мотив игры очень интересно обыгрывается в почти маскарадной процедуре ношения форменной одежды Грушницким – антиподом Печорина в романе, но одновременно своеобразной проекцией юношеских чудачеств самого Лермонтова. При психологической проекции фактов своей душевной жизни Лермонтов как бы раздваивается: часть их переносит на личность Печорина, а часть – на Грушницкого. «Трагической мантией служит Грушницкому солдатская шинель ‹…› Он щеголяет ею как модным маскарадным костюмом, и гордо носит ее, хотя и делает вид, что ему мучительна эта „печать отвержения“ ‹…›»[558] Совсем другое настроение у Грушницкого в момент облачения в офицерский мундир, который он примеряет как новый маскарадный костюм, приговаривая «О эполеты, эполеты! Ваши звездочки, путеводные звездочки… Нет! Я совершенно счастлив».
Эта сцена почти детально совпадает стой, которую описала Е. А. Сушкова и в которой Лермонтов выступает в роли вновь произведенного офицера в новеньком с иголочки мундире. «Меня только на днях произвели в офицеры, – сказал он, – я поспешил похвастаться перед вами моим гусарским мундиром и моими эполетами ‹…› я не забыл косого конногвардейца, оттого в юнкерском мундире я избегал случая встретить вас ‹…›»[559]
Еще одним, хотя и периферийным, мотивом является «азиатское миросозерцание», тесно соприкасающееся с темой фатализма в романе и жизни Лермонтова. Наделяя Печорина судьбой скитальца, Лермонтов в конце романа отправляет его в Персию. Интерес к восточному миросозерцанию у героя причудливо переплетается с его стремлением рядиться в экзотические одежды. Он пугает княжну своим видом «в черкесском костюме верхом» на кабардинской лошади. Выходка в духе самого Лермонтова, который в письме в С. А. Раевскому в конце 1837 года писал: «Одетый по-черкесски, с ружьем за плечами, ночевал в чистом поле, засыпал под крик шакалов ‹…› одним словом, я вояжировал ‹…› Я уже составил планы ехать в Мекку, в Персию ‹…› я расположен к этому роду жизни».[560]
Причудливый жизненный путь Печорина не является лишь следствием его дурного воспитания и социальных условий времени. Это его харизма, которую он не мог сотворить сам, так же как и любые внешние факторы. Причины противоречивого жизненного пути лермонтовского героя заложены в темных глубинах его психики, некоторые особенности которой приоткрыл нам автор посредством своей гениальной творческой интуиции.
Заключение
Наше исследование завершено. Остается взять последний аккорд. В процессе чтения читатель, наверное, не раз задумывался, к какому жанру относится данная книга. В рамки биографического она определенно не укладывается. Да у нас и нет до сих пор научной биографии Лермонтова (как, впрочем, и большинства русских классиков), критерии которой могли бы стать неким ориентиром. В этом смысле по-прежнему сохраняют силу слова М. М. Бахтина, сказанные им около полувека тому назад: «Еще даже не нащупан биографический метод: как писать биографию и что в нее включать. У нас биография – это какая-то мешанина творчества с жизнью ‹…› И как два человека (творец и человек жизни) совмещаются, для нас еще не ясно. Но расчленять их как-то нужно, иначе ведь можно дойти до чего угодно ‹…› Жизнь и творчество объединяются тем, что мы называем глубиной человеческой личности. Каждый человек един, хотя и не вмещает всего».[561]
В этой книге я старался осветить одну сторону личности Лермонтова – его душевную жизнь. Это самая сложная и совершенно неосвоенная территория. Статус первооткрывателя дает некоторое право или по крайней мере делает снисхождение к издержкам, неизбежным в таком трудном предприятии. Исследовательская работа была связана с двоякого рода трудностями: не потонуть в обилии психологического материала, четко выделив приоритеты, и не подменить личность Лермонтова – поэта, художника слова пациентом кабинета психоаналитика. То есть всю дорогу автор боролся с двумя искушениями, в равной мере обуревающими обе его исследовательские половины (литературоведческую и психоаналитическую). Но его и спасало, и направляло горячее желание изложить на языке науки то, что представлялось очевидным, но в силу ряда причин не было облечено в приемлемую для современного знания форму. Получилось то, о чем около двухсот лет назад сказал Генрих Гейне: «‹…› Поднятая мною тема не возникла неожиданно, но при популяризации старых идей всегда повторяется то, что произошло с колумбовым яйцом. Всякий это знал, но никто не высказал».[562]
Лермонтов как психологический тип – уникальное явление в русской культуре XIX столетия. Его душевная организация и душевный мир сложнее и, в известной мере, богаче даже таких колоссальных натур, как Достоевский, Толстой, Чайковский. Такая организация могла возникнуть в результате соединения биологически разнородных, а психологически противоположных наследственных линий. Циклотимический темперамент отца и шизотимический темперамент матери в их взаимодействии образовали сложную индивидуальную психологическую конституцию, очень далекую от «чистого» типа. Лермонтов по своей природе циклотимик с заметным шизотимическим наслоением. Природная организация определила его главные психические предрасположенности. Под их воздействием сформировался душевный ритм Лермонтова (пропорция между повышением настроения и депрессией, подвижностью и заторможенностью) и его специфическое поэтическое дарование. В последнем отчетливо проявилось наследственное наслоение другого рода на господствующий тип темперамента. Лермонтов – поэт сочетал в своем творчестве романтическую патетику с реализмом, а в социальной жизни черты смелого борца с элементами идеализма и властолюбия.
Структура семьи и взаимоотношения родителей оказали решающее воздействие на формирование психической конституции Лермонтова. В детстве он получил глубокую душевную травму в результате семейного конфликта. Резкое изменение в традиционной конфигурации семейной группы – с выдвижением на первый план бабушки и оттеснением, вплоть до изоляции, отца – послужило препятствием на пути естественного процесса индивидуации (психологического самоосуществления личности) в юношеский период. В сознании Лермонтова (как и в его бессознательном) большую роль стали играть не реальные родители, а их заместители в виде двух мифологем – легендарного предка (отцовская линия) и мифологической мадонны (линия матери). Компенсацией чувства психологической и социальной ущербности стало формирование руководящей личностной идеи в форме стремления к власти, лидерству. Сначала это чувство-стремление развивалось стихийно в условиях свободы, царившей в доме бабушки, а по мере вступления в большой взрослый мир приобрело характер целевой установки.
Начиная с момента выбора учебного заведения, Лермонтов периодически меняет социальные приоритеты, что было вызвано, с одной стороны, его желанием завоевать успех и признание в высшем обществе, а с другой – своеобразием его психологического типа интуитивного экстраверта, всегда и во всем ориентирующегося на открывающиеся возможности. Но уже в ранний период взрослой жизни исходная установка стала корректироваться бессознательными манифестациями в форме снов и поэтических фантазий. Лирический мир Лермонтова наполняется образами смерти, дурных предчувствий и предзнаменований, а властные порывы компенсируются жаждой быть любимым и жалобной тоской.
Лермонтов считал себя прежде всего светским человеком и не рассматривал как литератора. Его притязания всегда были обращены в сторону «света». Его привлекали светские удовольствия: балы, маскарады, общение с умными женщинами, любовные увлечения. Но природная предрасположенность не позволяла долго оставаться в этом кругу. В какой-то момент он понял, что возможности «света» для него исчерпаны, и он, не имея силы оставить его, встал к нему в конфликтные отношения. «Пренебрежение к пошлости есть дело достойное всякого мыслящего человека, но Лермонтов доводил это до абсурда, не признавая в окружающем его обществе ничего достойного его внимания».[563] Конфронтация с нормами и традициями общества привела к острому психологическому конфликту. Лермонтов пренебрег коллективными ценностями общества и погрузился во внутреннее затворничество. Не создав положительный ценностей для общества, его личность стала не более чем позой.
