Активность как основная черта характера Лермонтова проявилась и на следующем жизненном этапе. В университете он скоро почувствовал стесняющие его былую свободу узы программных требований, учебного режима и контроля. Это противоречило его натуре. И в стихотворении «1831-го июня 11 дня» он пишет:
Так жизнь скучна, когда боренья нет ‹…›Мне нужно действовать, я каждый деньБессмертным сделать бы желал, как теньВеликого героя, и понятьЯ не могу, что значит отдыхать.[524]
Однако творчество Лермонтова этого периода наполнено субъективным переживанием, слабо или зачастую никак не связанным с его исключительной внешней активностью (участие в балах, маскарадах, посещение театров, званых обедов и приемов в разных домах Москвы). Подспудно его мысль (как подчиненная психическая функция) проделывает творческую работу в поэтической сфере. Здесь он ставит принципиальные вопросы, которые в его практической жизни вытеснены в область бессознательного. Вот почему многие близкие и знакомы Лермонтова отмечали несоответствие духа его поэзии образу его жизни и характеру поведения.
Некоторые из них находили объяснение такого контраста склонностью следовать модному стилю эпохи (байронизм). На самом деле это была исконная черта его психологического типа. «‹…› Экстравертный человек пытается всюду пробиться ‹…› принимая свои ориентированные на объект желания за сознательное жизненное право ‹…› однако ему приходится удостовериться в том, что именно его субъективные чувства и мысли всюду ему становятся поперек дороги. Его внутренний психологический мир гораздо сильнее влияет на него, чем он сам это предполагает. Он сам этого не видит, но внимательные наблюдатели вокруг замечают личную преднамеренность его стремлений. Поэтому он должен поставить своим основным и неизменным правилом – обращаться к себе с вопросом: „Чего я, собственно говоря, желаю? Какое мое тайное намерение?“»[525] Это – интровертная фаза экстраверта.
Психологический тип Лермонтова как интуитивного экстраверта легко продемонстрировать на смене его жизненных приоритетов. За десять лет взрослой жизни Лермонтов поменял пять социальных объектов своего интереса. Вначале он связывал свою судьбу со сферой знаний – с университетом. Но светская жизнь давала ему больше возможностей (как он это вначале предполагал) для удовлетворения его жизненных притязаний. Университет не откроет ему двери в высшее общество, которое он в ту пору считал ступенью к славе. Поступление в военное учебное заведение сулило больше возможностей (гвардия, избранный круг, блеск военного мундира, имевшего тогда высочайшую социальную цену). Но тот и другое разочаровало его своим однообразием: светское общество – традициями и привычками, которые для экстраверта обладают символом навязчивости; армейская среда – дисциплиной и субординацией, которая органически чужда данному типу.
Внутри армейской среды Лермонтов временно находит отдушину в действиях, связанных с опасностью и риском. Они открывают ему новую возможность отличиться и отомкнуть замкнутое пространство парадно-казарменной тюрьмы. Подобные действия в сущности равноценны светской инициативе в организации балов, пикников и других мероприятий в том же духе. Но уже вскоре после первой дуэли Лермонтов начал задумываться о неудобствах светской и военной жизни, которые больше не сулили ему новых возможностей, кроме извечно повторяющегося круговорота удовольствий, интриг, похождений.
Его взоры были устремлены в двух альтернативных направлениях – на литературу как сферу профессиональной деятельности и на путешествия на Восток, открывающей перед ним богатство другой цивилизации. Поэтому он целенаправленно стремился в последний год жизни, через бабушку, выйти в отставку. «‹…› Если интуиция занимается внешними объектами и чутьем выискивает внешние возможности, то он берется за такие профессии, где он может развить свои способности наиболее многосторонне».[526]
Мыслительная функция, являясь подчиненной у Лермонтова как интуитивного экстраверта, образовывала в его бессознательном инфантильно-архаические мысли и чувства, иногда мистического характера. Они находили свое выражение в его художественной «демонологии» и частых предчувствиях смерти. Все это служит показателем вытесненных ощущений реальности. Для Лермонтова как интуитивного экстраверта весьма показателен характер его увлечения женщинами определенного типа. Последний можно отнести к архаическому типу «опасных женщин». История с одной из них имела место в ранний период взрослой жизни поэта. «Раз, в откровенном разговоре со мной, – вспоминал А. М. Меринский, – он рассказал мне план романа ‹…› в нем ‹…› описывалась первая любовь с женщиной с сильным характером, что раз случилось с самим поэтом в его ранней юности, как он сам мне о том рассказывал и о чем, кажется, намекает в одном месте записок Печорина».[527] Вот это место в «Герое нашего времени»: «‹…› Один раз ‹…› я любил женщину с твердой волей, которую никогда не мог победить, – и то, может быть, если б я ее встретил пятью годами позже, мы расстались бы иначе…»[528]
Подобные ситуации являются типичными для интуитивного экстраверта. «‹…› Интуитивный внезапно пленяется в высшей степени неподходящей ‹для него› женщиной ‹…› И притом вследствие того обстоятельства, что это лицо затронуло в нем архаическую сферу ощущений. Из этого вырастает бессознательная навязчивая прикрепленность к объекту, отличающаяся ‹…› несомненной безнадежностью ‹…› Он ‹этот тип› претендует на свободу и несвязанность ‹…› ибо подвергает свои решения не рациональному суждению, а исключительно и единственно восприятию случайных возможностей. Он освобождает себя от ограничений, идущих от разума ‹…›»[529]
Последнее обстоятельство оказало громадное воздействие на течение и исход конфликта Лермонтова с Мартыновым. Поэт отказывался рационально проанализировать сложившуюся ситуацию и все время находился под воздействием основной психической функции. Его мысль скользила по поверхности тех фактов и предстоящих событий, которые не сулили ему открывающихся возможностей. Поэтому он пренебрег уговорами, советами и предостережениями близких, предупреждавших его о рисках. Ведь риск – это не возможность, а ограничение.
Имеется еще одно частное, но многоговорящее наблюдение аналитической психологии над личностями интуитивно-экстравертного типа. Применительно к Лермонтову данное наблюдение имеет особое значение. Оно относится к области его визуальной реакции – движению его взгляда. «Часто уже по глазам можно определить, принадлежит ли человек к интуитивному типу или нет», – писал в этой связи Юнг.[530] Мы уже отмечали душевную динамику Лермонтова в момент дуэли, выраженную в его взгляде. На этот счет были противоречивые свидетельства очевидцев, вызванные скорее всего разными акцентами на деталях поведения поэта перед выстрелом. Но как ни странно это покажется, разные ракурсы обозрения помогают более или менее точно восстановить подлинную картину. Первоначально «спокойное, почти веселое выражение, которое играло на лице поэта»[531] и отражало его исконную предрасположенность обращать внешний и внутренний взоры на новые возможности, сменилось на миг направленным взглядом на выражение лица и глаз Мартынова. «Наблюдая за выражением лица и глаз человека интуитивного типа, вы обнаружите, что взгляд его, рассеянный подобно лучам света, скользит по поверхности вещей, ни на чем не сосредоточиваясь, чтоб охватить все вокруг в его полноте, и среди множества воспринимаемых вещей глее-то на периферии своего поля зрения человек замечает нечто; это и есть чутье».[532]
С позиции большого художника и тонкого психолога подобную картину более обстоятельно нарисовал И. С. Тургенев в воспоминаниях о Лермонтове, которого он видел на маскараде в Благородном собрании под Новый год. Здесь его описание по глубине проникновения в ситуацию не уступает анализу психоаналитика: «‹…› какой-то сумрачной и недоброй силой, задумчивой презрительностью и страстью веяло от его смуглого лица, от его больших и неподвижно-темных глаз ‹…› Слова „Глаза его не смеялись, когда он смеялся“, ‹относящиеся к Печорину› – действительно, применялись к нему ‹…› он ‹…› поочередно обращал на них ‹танцующих› свои сумрачные глаза. Мне тогда же почудилось, что я уловил на лице его прекрасное выражение поэтического творчества».[533]
По контрасту интересно понаблюдать за другими типами визуальной реакции, описанной Лермонтовым в «Герое нашего времени». Вернер – и как личность, и как профессиональный врач – представляет противоположный, ощущающий экстравертный тип. Обычно у представителей данного типа «‹…› зрачки ‹…› глаз сужены, взгляд сосредоточен на определенной точке».[534] Лермонтов следующим образом описывает взгляд Вернера: «Его маленькие черные глаза, всегда беспокойные, старались проникнуть в ваши мысли».[535]
