— Понимаю, у меня нет никакой специальности. Но я могу усердно работать. Я сильная. Я умею считать. Я честная.
— Да. Нисколько в этом не сомневаюсь. Но только не думаю, что здесь можно найти работу с такими способностями.
— Я могу быть официанткой. Продавщицей. В конце концов, уборщицей.
— Извини. Я не тот человек, с которым нужно говорить о поисках работы.
— Да уж, — вздохнула Фрейя, и Синдри показалось, что в брошенном на него взгляде сквозило легкое презрение.
— Где вы будете жить?
Фрейя растерянно огляделась.
— Не знаю.
— Если хочешь, можете спать у меня на полу. Все вы.
Фрейя, еще с порога поразившаяся беспорядку, царившему в квартире, рассмеялась.
— Надеюсь, до этого не дойдет.
Смех прекратился. Оба поняли, что именно это и может случиться.
— Черт, жаль, что я не могу купить эту ферму, — с грустью в голосе проговорил Синдри. Это были не пустые слова. Он купил бы ее, если бы мог, и это было б самое малое, что он мог сделать, чтобы как-то исправить последствия опрометчивого поступка брата. — Просто у меня нет таких денег.
— Конечно, не можешь. Я и не ожидала от тебя ничего подобного. Но я иногда задумываюсь…
— Над чем?
— Что делают такие люди, как ты, целыми днями.
— Я пишу роман. Перерабатываю «Самостоятельных людей» Халлдора Лакснесса для читателей двадцать первого века. Оказывается, это действительно нелегкий труд.
— Ты называешь это трудом? — спросила Фрейя, и глаза ее вспыхнули. — Кое-кто из нас надрывался всю жизнь. Кое-кто из нас должен кормить других. Иногда мне хочется, чтобы люди вроде тебя оторвали толстые задницы от стульев и что-то делали.
Щеки у Синдри вспыхнули. Он словно бы получил пощечину. В душе его боролись гнев и стыд, и победил стыд.
Фрейя схватилась за голову. Синдри молчал. Она подняла взгляд. Слегка улыбнулась.
— Извини, Синдри. Я изо всех сил стараюсь держать себя в руках. Не ору ни на кого: ни на банк, ни на детей, ни даже на глупых овец. Конечно, на кого мне хотелось бы наорать, так это на Матти. Но это невозможно.
Она посмотрела в глаза Синдри.
— Поэтому ору на тебя. Уж извини.
— Возможно, я этого заслуживаю, — как-то нехотя проговорил Синдри, касаясь ее руки. — Буду держать уши открытыми. Возможно, узнаю о таком месте, где легко будет устроиться.
— Спасибо. В общем, мне надо идти. Поговорю со всеми, кого знаю в Рейкьявике. Что-нибудь подвернется.
— Уверен, что все получится, — заверил невестку Синдри. Но уверенности у него не было.
После ухода Фрейи он еще долго сидел за маленьким обеденным столом, глядя на висевшую напротив картину, изображавшую Бьяртура, переносящего через болото свою больную дочь.
Он сделает все, что сможет.
* * *
Шарон Пайпер вернулась в отдел уголовного розыска Кенсингтонского полицейского участка на Эрлз-Корт-роуд совсем расстроенная. Виржинии Рожон не было дома. Мобильный телефон ее был выключен. Шарон стучалась в двери, пока наконец не нашла другую француженку: та сказала, что Виржиния как будто недавно уехала в Индию провести отпуск. И тут она вспомнила, что ее муж, Ален, работал в одном из американских инвестиционных банков.
Пайпер решила, что лучше всего будет попытаться связаться с Виржинией через ее мужа. Это означало, что найти его можно, только обзвонив чуть ли не все американские инвестиционные банки.
— Шарон, как дела? Есть что-нибудь из Исландии?
Пайпер подняла взгляд и увидела невысокого лысого человека, стоящего у ее стола. Заместитель инспектора Миддлтон. Ее начальник. Вид у него был обеспокоенный.
Она вздохнула.
— Не знаю. Возможно. Может быть, у нас есть выход на курьера, справлявшегося об адресе Гуннарссона. Я имею в виду студента-исландца из Лондонской школы экономики, его зовут Исак Самуэльссон. Внешность его соответствует описанию, но без подтвержденного опознания уверенными быть нельзя. Я пытаюсь найти соседку-француженку, видевшую его, но, кажется, она уехала в отпуск. В Индию.
— Сделай все возможное. От Тани и ее русских друзей мы ничего не добились. Есть у исландской полиции что-нибудь на этого парня?
— Право, не знаю, — ответила Шарон.
— Если потребуется какая-то помощь, только скажи. Нам нужен какой-то прорыв в этом деле.
Пайпер видела, как ее начальник вошел в свой маленький кабинет-аквариум и уставился в окно. Хорошо Магнусу просить ее не делиться ни с кем его подозрениями. И он прав: это всего-навсего подозрения. Но лояльность к начальству должна быть сильнее лояльности к этому янки, или исландцу, или кто он там еще. Кроме того, Джулиан Листер был значительным человеком. Информировать о всякого рода соображениях или нитях, даже самых сомнительных, — ее служебный долг. Они, конечно, могут расшевелить осиное гнездо: этих важных персон из МИ-5[14], СО-15[15]. И конечно, ее сигналы могут просто проигнорировать. Но она должна это сделать.
Пайпер открыла дверь в кабинет начальника.
— Шеф. Я хочу кое о чем доложить.
Глава двадцать пятая
Магнус прихватил бутылку пива и включил телевизор. Расследование не шло у него из головы. Он был расстроен. Он знал, что там существуют какие-то связи, но не представлял, где их искать. Поручил Арни просмотреть каждый кадр видеозаписей с январской демонстрации. Ему требовалось найти качественное изображение молодого человека, как будто шедшего за Харпой, Бьёрном и Синдри.
Он и Вигдис просмотрели полицейские досье на нескольких так называемых анархистов, принимавших участие в демонстрациях. Кое-кого из них видели на видеозаписи, хотя они закрывали головы капюшонами, когда бросали плитки, покрывавшие тротуары, в полицейских. Большей частью это были просто-напросто дебоширы, искавшие повод поразвлечься. Кое-кто поступал так, следуя какой-то невразумительной идеологии. Несколько человек были друзьями Синдри.
Требовалось выяснить возможные нити, но Магнус сомневался, что они к чему-то приведут, если только кто-то из них не был в тот вечер с Синдри, Харпой и Бьёрном. Вот это было бы интересно.
Он надеялся, что свидетельница, обнаруженная Шарон, опознает Исака как того курьера в Онслоу-Гарденз. Но Шарон позвонила и сказала, что та уехала в отпуск. Тем не менее она пытается связаться с ней.
Оставалось только ждать. Когда муж свидетельницы свяжется с женой, Пайпер будет нетрудно послать ей электронной почтой снимок Исака.
По какому-то телевизионному каналу шла дискуссия о Джулиане Листере. Врачи заявляли, что у него есть возможность выжить. И все исландцы шлют ему добрые пожелания. Вся страна испытывает чувство вины.
Что верно, то верно: исландцы, в сущности, мирные, отвергающие насилие люди, их ужасает сама мысль о том, что они кажутся не такими. Магнус понимал, почему власти не хотят ни малейшего намека на расследование террористической деятельности. Ведь если он прав и действительно существует некая группа исландцев, составивших список влиятельных людей, намеченных к уничтожению, это будет означать, что на тихом мирном острове пустил корни терроризм.
Его размышления прервал звонок телефона.
— Магнус.
— Привет, Магнус, ты стал исландцем до мозга костей.
— Олли! Как ты там, черт возьми? Я получил вчера твое сообщение. Извини, что не ответил.
— Ничего. Как там земля наших предков? Все еще бурлит?
— Судя по всему, да, хотя вулканического извержения я еще не видел. Но геотермальные ванны и вправду замечательны.
— Как продвигается курс?
— Отлично, — ответил Магнус. — Хотя сейчас я занимаюсь настоящим делом.
— Неужели кто-то плюнул в скир?
— Брось ты.
— Извини. Слушай, знаешь, что вчера был день рождения папы?
— Что? — Магнус поднялся из лежачего положения и сел. — Правда? Да, верно.
И ощутил легкое угрызение совести. Забыл напрочь.
— Да. Ему бы исполнилось шестьдесят. Я не могу представить его шестидесятилетним, а ты?
— Как ни странно, могу, — ответил с улыбкой Магнус. Отец погиб сорокапятилетним. Его светлые волосы начали слегка седеть. Когда он улыбался, морщинки у глаз становились глубже. — Да, могу.
— Я много думал о нем в последнее время.
— Я тоже, — признался Магнус, глубоко вздохнув.
Магнус минут двадцать рассказывал брату о Сиббе и Уннюр. И о реакции деда на то, что отец оставил их мать. А потом о людях из Бьярнархёфна и Храуна, умерших за последние годы: об отце Бенедикта, их прадеде Гуннаре, о самом Бенедикте.
— Господи! — воскликнул Олли. — Так ты думаешь, что дед мог быть причастен к убийству отца?
— Еще не знаю. Уннюр говорит — определенно нет. Мне нужно продолжать поиски.
— Не надо.
— Почему не надо?
— Просто не хочу, чтобы ты занимался этим.
— Но я должен знать! Мы должны знать.
