— Я сказал, это было наитие, но оно приносит свои плоды. Нельзя закрывать глаза на возможные связи только потому, что это приводит к политическим осложнениям. Что, если действительно существует группа исландцев, намеревавшихся убить Оскара и Листера? Что, если, пока мы разговариваем, они готовят очередное убийство? Наш долг — расследовать эту возможность.
— Не указывай мне, в чем мой долг! — Комиссар уже кричал. — Бальдур поступил правильно. Он велел тебе продолжать расследование, но скрытно. Ты его ослушался. Теперь ты отстранен от этого дела. Возвращайся в колледж. И… — Он сделал паузу. — Когда все это уляжется, я подумаю, нужен ли ты нам здесь вообще.
У Магнуса перехватило дыхание.
— Я понимаю. И извиняюсь.
— Извинением ничего не изменишь, Магнус.
Комиссар свирепо посмотрел на него. Магнус воспринял это как приказ выйти.
Когда в булочную вошел отец, у Харпы тут же заколотилось сердце. Что он выяснил? Правда ли, что Бьёрн летал в Лондон и во Францию, как предполагала подружка Фрикки?
Она бросила на отца быстрый взгляд. Тот ободряюще улыбнулся ей и встал в очередь. Это хороший признак, разве не так?
Казалось, стоявшие перед ним покупательницы никогда не уйдут. Потом появилась еще одна, и Эйнар пропустил ее вперед. К счастью, Диса тоже стояла за прилавком.
Наконец подошла очередь Эйнара.
— Ну что? — спросила Харпа, глаза ее были широко раскрыты.
— Я возьму клейну, — проговорил Эйнар с улыбкой на загрубелом лице.
— Ты навел справки о Бьёрне?
— Навел. В прошлый вторник он был в море с Густи на «Крии», а в воскресенье утром в Грюндарфьордюре помогал Сиги устанавливать навигационное программное обеспечение.
Харпа широко улыбнулась, почувствовав облегчение.
— Спасибо, папа. Сомнений в этом нет?
— Нет. Я разговаривал с управляющим портом и с Густи. Найти Сиги не смог, но капитан говорил вполне уверенно. Кажется, кроме того, в воскресенье к Бьёрну явились полицейские.
— Ничего удивительного. Папа, большое спасибо.
Эйнар подался вперед, чтобы его не слышала Диса.
— Значит, идти в полицию не нужно, а?
— Не знаю. Может, стоит все-таки?
— Харпа, оставь. Только наживешь себе неприятностей.
— Ладно, — сказала она, кивнув.
— Молодец, девочка. Увидимся попозже.
— Приятно наконец видеть тебя улыбающейся, — сказала Диса, когда за Эйнаром закрылась дверь.
— Да.
От полученной новости у нее кружилась голова. Как только она могла подозревать Бьёрна?
— Это твой отец?
— Да.
— Хорошо. Потому что он не заплатил за клейну.
— О, прошу прощения. Я заплачу. Мы были слегка расстроены.
— Я заметила.
Харпа улыбнулась своим мыслям. Отец сделал то, о чем она его так просила. Еще раз. Для окружающего мира — к примеру для некоторых членов своей судовой команды — он был крутым, вспыльчивым типом. Но она всегда знала, что он добрый. И приятно было сознавать, что эта крутизна и сила на ее стороне.
Он сделает все, что угодно, для дочери, жены и маленького Маркуса.
Однако через несколько минут радостное настроение улетучилось, его сменило гнетущее беспокойство. Да, хорошо, что Бьёрн непричастен к заговору убить Оскара и Листера, но это не значит, что непричастен Синдри. Харпа начинала жалеть о данном отцу обещании. Он прав: это не ее дело, — но если Синдри убил двоих, то мог убить и троих. Все-таки нужно было бы сообщить полиции о своих подозрениях.
Но это всего-навсего подозрения. Что, если полицейские проверят их, обнаружат, что Синдри совершенно невиновен, и решат задать еще несколько вопросов о Габриэле Орне? Тогда она ничего не добьется и в конце концов окажется в тюрьме.
Но что, если она права? И может быть, она заслуживает тюрьмы. Она совершила преступление и должна за него ответить.
Что бы ни наобещала она отцу, следует сообщить в полицию. Но сперва нужно поговорить с Бьёрном. Во всяком случае, зная теперь, что он невиновен, она может поговорить с ним об этом без особых опасений его обидеть.
В булочной никого не было. Харпа сказала Дисе, что выйдет позвонить.
Утро было прекрасное. Светло-серый бетон Халлгримскиркьи блестел над городом сквозь леса и казался почти белым. Бухта искрилась. Харпа глубоко вздохнула, набрала номер Бьёрна и сказала ему о своем решении. Он выразил недовольство.
— До сих пор думаешь, что я летал в Лондон? — спросил Бьёрн.
— Нет, — ответила Харпа. — Извини за это предположение. Я верю тебе. Но меня беспокоит, что Синдри каким-то образом причастен к этим убийствам.
— Ты понимаешь, что если пойдешь в полицию, они вновь откроют дело Габриэля Орна?
— Да, понимаю, я думала об этом.
— Так, и тогда ты расскажешь полицейским все, что произошло в тот вечер?
— Нет. Скажу, что все мы пошли на квартиру к Синдри. И что я потом позвонила Габриэлю Орну, но он не появился.
— Они вовсю примутся за тебя, — сказал Бьёрн. — Если признаешься, что лгала им, они не отстанут, пока ты все не выложишь.
— Ну тогда я просто не буду отвечать на их вопросы.
— Тебе предъявят обвинение. Ты окажешься в тюрьме.
— Я не собиралась убивать Габриэля Орна. Может, судья это поймет, а может, я и заслуживаю тюрьмы.
— Харпа, но здесь два преступления. Во-первых, убийство Габриэля Орна. Мы знаем, что оно было случайным, и, возможно, судья согласится. А во-вторых, сокрытие убийства. Мы делали это умышленно, ты, я, Синдри, студент, повар. Нас арестуют за это. Всех нас.
Харпа вздохнула.
— Может, я попробую пообщаться с полицейскими анонимно. Но я должна найти способ известить их.
— Послушай. Я прямо сейчас приеду в Рейкьявик, и мы обсудим, как это сделать.
— Отговорить меня тебе не удастся.
— Понимаю. Но до моего приезда не предпринимай ничего.
Глава двадцать восьмая
На мастерской, как и на многих зданиях в Лейгавегуре, красовалось объявление «Сдается в аренду». Вигдис вспомнила это место, здесь находился один из лучших бутиков, которые были ей совсем не по карману. А теперь и всем в Исландии, подумалось ей.
Она увидела снаружи синий «фольксваген» с именной надписью «Гулли Хельгасон» и телефонным номером на дверце. Машина стояла на боковой улочке в нескольких метрах от нее, переднее колесо выходило на полметра за границу стоянки. Она вошла в мастерскую. Трое мужчин сдирали со стен ярко-оранжевую краску. Из радиоприемника неслось громкое пение Джея-Зи[16].
— Гулли?
Один из троих повернулся к Вигдис. Он был старше остальных, тридцати с небольшим лет, с коротко остриженными темными волосами и мускулистыми руками в татуировках. Был бы довольно привлекательным, если бы не животик, агрессивно выпирающий под комбинезоном.
Он удивленно приподнял брови.
— Да?
— Я детектив Вигдис из столичной полиции. Недавно звонила. Мне нужно задать вам несколько вопросов.
Гулли рассмеялся.
— Что тут смешного?
— Ясное дело. Вы черная. Не можете быть детективом. Кто же вы, черт возьми?
Вигдис с трудом сдержалась. Люди и раньше сомневались, что она служит в полиции, но так вызывающе — ни разу. Она достала удостоверение и сунула ему в лицо.
— Видите? Лицо черное. Мое.
Гулли поднял руки в шутливом жесте капитуляции и протянул их запястьями вперед, словно подставляя для наручников.
— Ладно, ладно. Пойду без сопротивления.
— Очень смешно. — Вигдис повернулась к двум малярам, с усмешками наблюдавшим за происходящим. — Выйдите, оба. И выключите приемник по пути.
— Послушайте! Им нужно работать, — запротестовал Гулли.
— Я сказала — выйдите.
Те поглядели на Гулли, потом на Вигдис. Пожали плечами, выключили приемник и неторопливо вышли на улицу.
Вигдис оглядела мастерскую. Там были только подстилки, кисти и еще не открытые банки с краской. Сесть было не на что, поэтому они остались стоять.
— Итак, где вы были на прошлой неделе?
— Уезжал. На отдых.
— Вот как? Один?
— Нет. С подружкой.
— И где отдыхали?
— В Тенерифе. На Канарских островах.
— Понятно. Когда вернулись?
— Вчера. Работу здесь начали утром.
Вигдис достала блокнот.
— Так. Мне нужны имя и адрес вашей подружки, даты и номера рейсов ваших полетов и название отеля, в котором вы останавливались.
Гулли пожал плечами и назвал все, что она требовала.
— А в чем дело?
— Мы возобновили расследование смерти Габриэля Орна Бергссона, произошедшей в январе при невыясненных обстоятельствах.
— Так зачем вам знать, где я был на прошлой неделе?
Вигдис пропустила этот вопрос мимо ушей.
— Итак, двадцать четвертого января останавливался ваш брат Бьёрн у вас в Рейкьявике?
— Да. Появился в обеденное время. Хотел пойти на демонстрацию возле парламента, поэтому я сказал, что он может заночевать у меня.
