Магнус защищал брата. Деду это не нравилось. Испугать Магнуса не удавалось, поэтому он его бил. Это приводило к визитам в больницу Святого Франциска в Стиккисхольмюре и к необходимости лгать о каких-то замысловатых несчастных случаях на ферме.
Потом Халлгримур трезвел, солнце сияло, и он снова пытался играть с внуками. Но Олли был слишком испуганным, а Магнус — слишком гордым.
И все это время бабушка хранила холодную отчужденность, словно ей было все равно, что происходит с внуками. Став постарше, Магнус понял, что дед бил и ее.
Ферма была уединенной, отрезанной от остальной цивилизации лавовым полем. Она превратилась в какой-то ад. Магнус подумывал о побеге. Иногда к ним наведывалась мать, и на какое-то время ситуация улучшалась, однако Магнус к этому времени уже понимал, что мать бывала пьяной, а не сонной. Когда он пытался объяснить, что с ними происходит, мать лишь говорила им, что «дедушка просто немного строже, чем папа».
До Магнуса донеслись низкие рычащие звуки, издаваемые дедом, и пронзительные вопли брата. Бедный Олли. Магнус, хотя ничего не мог поделать, вскочил и побежал к дому, надеясь, что его присутствие отвлечет деда.
Когда он вошел в кухню, бабушка оттирала над раковиной большую кастрюлю. При его появлении замерла.
— Где Олли?
— В подвале, по-моему, — ответила бабушка не оборачиваясь.
— Что он там делает?
— Он наказан.
— За что?
— Не будь таким дерзким, — равнодушно сказала бабушка. Она часто говорила эти слова. В ее устах они означали: «Я не знаю и не хочу знать, так что не спрашивай меня об этом».
Магнус сбежал по каменным ступеням в подвал. Это было холодное помещение, бетонные стены которого освещала одна тусклая лампочка. Его использовали как хранилище, в нем было два отдельных отсека: в одном находился корм для животных, в другом — картошка, большей частью гнилая. Дверь туда была закрыта. За ней всхлипывал Олли.
Магнус дернул дверь. Она была заперта.
— Олли! Олли, у тебя все в порядке?
— Нет, — ответил Олли в промежутке между всхлипываниями. — Здесь темно, холодно, картошка липкая, и я боюсь.
— Не можешь включить свет?
— Он унес лампочку.
Магнуса охватила ярость, и он дернул дверь, надеясь как-то сорвать замок. Разумеется, ничего не получилось, и он начал бить ногой по двери.
— Не надо, Магнус, не надо, он тебя услышит.
— Ну и пусть, — выкрикнул Магнус. Отошел и с разбегу ударил плечом в дверь, вложив в удар всю силу, на какую был способен в свои девять лет. Отлетел и упал на пол. Встал, потирая плечо.
— Магнус.
Рядом раздалось злобное рычание. Магнус повернулся и увидел деда — бодрого, шестидесятилетнего, с крепкой, будто гранитной челюстью, серой сединой с голубоватым отливом и суровыми голубыми глазами. Сильного, рассерженного человека. Магнус уловил сквозь аромат нюхательного табака, постоянно окружавший Халлгримура, легкий запах спиртного.
— Магнус, поднимайся наверх.
— Дедушка, почему ты это сделал? Ведь Олли мочится в постели потому, что ничего не может с этим поделать. Он же все время испуган. Выпусти его.
— Я сказал — поднимайся наверх.
— А я сказал — выпусти его!
Голос Магнуса звучал пронзительно, с какой-то отчаянной решимостью.
Ноздри у деда раздулись — это был верный признак близкого взрыва. Магнус продолжал смотреть деду в глаза.
— Выпусти его.
Халлгримур осмотрелся вокруг, ища подручное оружие. Взгляд его упал на старый тупой топор. Подняв его, Халлгримур направился к Магнусу.
Мальчику хотелось убежать, но он твердо стоял у двери в картофелехранилище, расставив ноги, словно охранял брата. Взгляд его был прикован к лезвию топора.
Халлгримур ткнул Магнуса концом топорища в ребра. Удар был не особенно сильным, но Магнус был еще маленьким. Тяжело охнув, он согнулся. Халлгримур взмахнул топором и ударил Магнуса по бедру плоской стороной лезвия.
Магнус упал. Поднял взгляд и увидел, что дед с горящими гневом глазами заносит топор над его головой. Магнус заплакал. Он не мог удержаться от слез. Лежа на холодном камне, он слышал сквозь дверь, как всхлипывает Олли.
— Марш в постель! Живо!
Магнус, хромая, пошел укладываться. Что еще ему оставалось?
Он пролежал несколько часов с мокрыми от бессильных слез глазами, глядя на пустую кровать брата. Хотя бедро болело, кость была цела — значит, на этот раз унизительного хождения в больницу не будет.
Как мог дед оставить семилетнего мальчика в холоде и темноте на всю ночь? Если раньше Олли мочился в постель изредка, то теперь определенно будет каждую ночь.
Магнус ждал, когда дед уляжется спать. Наконец, спустя, как ему казалось, несколько часов, он осторожно поднялся с кровати, надел теплое белье и бесшумно спустился.
Магнус знал, что ключ должен висеть на двери чулана с метлами. Он увидел его в отражавшемся от снега лунном свете, просачивающемся в кухню. Чтобы дотянуться до ключа, пришлось встать на цыпочки. Тихонько спустился по ступеням в темный подвал, ощупью подошел к двери и отпер ее.
В помещении пахло гнилой картошкой и мочой.
— Олли? Олли? Это Магнус.
— Магнус?
Голос был тихим, слабым.
— Выходи.
— Нет.
— Выходи, Олли.
— Нет. Не заставляй меня выходить. Он найдет меня и разозлится.
Магнуса охватили сомнения. Не видя Олли, он пошел в направлении голоса, вытянув руки и пригибаясь, пока не коснулся плеча брата. Почувствовал, как маленькие руки сжали его ладонь. Он схватил брата и крепко обнял.
— Олли, почему он с тобой так обошелся?
— Я не могу тебе сказать.
— Можешь. Я больше никому не скажу.
Тут Олли начал всхлипывать.
— Магнус, я не могу сказать тебе. Не скажу. Пожалуйста, не заставляй меня говорить.
— Ладно, Олли. Ладно. Не заставлю тебя ничего говорить. И не заставлю выйти отсюда. Просто посижу с тобой.
Магнус сидел рядом с братом, который вскоре уснул. Поняв, что близится утро, он тихо вернулся в свою кровать.
Вторник, 22 сентября 2009 года
Магнус умолк, лежа на спине рядом с Ингилейф.
— Господи. Какой ужас, — прошептала она. — Как ты это вынес?
— Наверно, был крепким мальчишкой, — ответил Магнус. — Я думал об отце. Я знал: он хотел бы, чтобы я защищал Олли. Я так и делал. И знал, что когда-нибудь он приедет из Америки и вызволит нас. И он приехал. Только после того, как мать врезалась на машине в скалу.
— Поразительно, как ты не надорвался.
— Никто не проходит через такие испытания невредимым. У меня, как у матери и деда, есть склонность к выпивке, и меня это тревожит. А иногда так злюсь, что хочется колотить людей до полусмерти. Плохих людей. — Он приумолк. — Из-за этого я несколько раз имел неприятности. Раз ты полицейский, делать этого тебе нельзя. Иногда я сам себя боюсь.
— Олли, должно быть, был плох. Должно быть, плох до сих пор.
— Он был очень плох, когда приехал в Штаты. Отец делал все, что в его силах. Возил его к психиатру — это очень помогло. Но у Олли всю жизнь были проблемы — с межличностными отношениями, с работой, с наркотиками. Думаю, он до сих пор регулярно посещает психиатра.
— А ты бывал? — спросила Ингилейф.
— У психиатра? Нет. Не было нужды.
— Ну да.
— Я знаю, ты думаешь, что мне нужна помощь в моих проблемах. Но, честно говоря, я рад все это забыть. Я успешно смог прожить двадцать лет, не вспоминая об этом.
— Конечно. Тебя занимает более всего история гибели отца.
— Может быть. Я видел в нем своего спасителя. Он и был моим спасителем. А потом какой-то мерзавец убил его.
Голос Магнуса впервые дрогнул.
— Иди сюда, — прошептала Ингилейф. — Иди сюда.
Он повернулся и оказался в ее на удивление крепких объятиях.
Глава двадцать седьмая
Магнус и Вигдис, согнувшись, стояли над монитором компьютера, за которым сидел Арни. Тому удалось получить в национальной телекомпании видеозапись январской демонстрации.
Они просматривали снятые в сумерках кадры. Лица были неразличимы.
— Так, это вот они трое, — оживился Арни. — При вспышке ракеты видна косичка Синдри.
Магнус, сощурившись, мог разглядеть одного крупного мужчину, другого — более стройного, и женщину.
— Да, кудрявые волосы Харпы. А это, должно быть, Бьёрн.
— А видишь человека рядом, он разговариваете Синдри?
— Да, но лица его не разглядеть. Однако это не Исак. Слишком высокий.
— Да, не Исак, — согласился Арни, — но давай вернемся немного назад.
Арни стал прокручивать запись назад. Три фигуры стали пятиться. Перед камерой появился лежащий на земле человек. Медсестра промывала ему глаза. Телевизионщик-осветитель выхватил из темноты его лицо. То был парень восемнадцати-девятнадцати лет с торчащими рыжими волосами. У медсестры было круглое лицо, румяные щеки, вздернутый нос. В окружающей парня толпе можно было разглядеть лицо Синдри. Казалось, он выкрикивал парню слова одобрения.
