Девиер был сейчас сущим маньяком, которому в пору лечиться до скончания своих дней в Доме Терпимости, которые уже открыты в Российской империи. Но никто не станет упрекать Петра Антоновича в том, что он жаждал смерти тех, кто посягнул на земли Российской империи, напротив, он лишь выполнял свой долг. И, если все удастся, то он будет в числе первых героев этой войны.
Одинокая, казалось, непримечательная лодка была вытолкнута в пролив с берега крепости Твердыня. Еще три-четыре минуты и все произойдет.
Наступила тишина. Нет, вокруг громыхало, франко-испано-португальский десант все еще пытался занять вторую линию обороны, все больше отражая уже контратаки гарнизона Твердыни. Все еще громыхал бой на другом берегу пролива, в Павлополе. Но каждый офицер, который был осведомлен о дьявольском оружие, те русские дворяне, которые поступились честью, используя изуверские способы убийства врага, все ждали.
— Отче наш! Иже если на небесах… — начал читать молитву Девиер, не так давно принявший православие. — Гореть нам в аду, господа!
Последние слова Девиера были сказаны еще до того, как он прочитал молитву. Слезы полились с глаз генерал-майора, который еще только пять минут назад жаждал мучительной смерти для захватчиков. Человечность и с детства вбиваемые понятия милосердия взяли верх над цинизмом и зверством. Не произошло расчеловечивания, но происходило иное — истребление. Не уничтожение, но истребление, поголовного, без возможности спастись для кого-либо из тех матросов и офицеров, которые находились на линкорах и фрегатах противника.
Разлитые тонны горючей жидкости были секретным оружием, которое в тайне разрабатывалось в химических лабораториях России. Жидкость почти не была видна, лишь маслянистые пятна могли сказать, что в воде нечто инородное. Но кто видел такие пятна ранее? Эра нефти еще не пришла, даже уголь использовался крайне мало. При использовании жидкости изучались ее свойства, рассчитывалась сила течения и вязкость. И вот сейчас на маленьком клочке Земли извергся ад.
Шансов спастись не было ни у кого. Лишь одно спасение — застрелиться, чтобы не мучатся от ужасной смерти в огне. И такие выстрелы стали звучать все чаще. Паника на кораблях поглощала даже самых выдержанных и мотивированных офицеров. Цвет английского флота сжигался в подлости русских варваров, истинных преемников Византии. Но это было во благо империи.
* * *
Остров Босджаада (Тенедос)
21 октября 1762 года. 18:15
— Вот, закончится война, напишу прошение императору о смене названий все этих островов да заливов. Это ж как выговорить — Бос-джа-ада, — сказал генерал-адмирал Спиридов, стоящий на палубе флагмана сводного средиземноморского флота Российский империи, только год назад спущенного на воду восьмидесятипушечного линкора «Санкт Петербург».
Название корабля было связано с тем желанием генерал-губернатора Миниха, чтобы в этой части Российской империи не забывали, где именно голова огромного государства. Сравнительно небольшого количества пушек на русском флагмане не должно было вводить в заблуждение о возможностях русского корабля. Да, на Сендвиче 98 орудий, но английский главный корабль в Средиземном море не имеет утяжеленных орудий КП-2, и лишь облегченные аналоги русских груш, а вот Санкт-Петербург имеет. Потому по огневой мощи русский флагман явно превосходил английский.
Спиридов ждал, уходил от прямых боев, старался лишь укусить потерявшийся вражеский корабль, но при приближении основных сил русские корабли моментально уходили. Теперь настало то время, когда русскому флоту пора совершить тот самый подвиг.
— Господа, что думаете? Скажу сразу, я считаю, что бой в условиях в ночной темноты не самое правильное, — сказал Спиридов, устремляя свой взор на собравшихся офицеров.
— Позволите, господин командующий, — первым взял слово контр-адмирал Хметевский, буквально три часа назад присоединившийся к русскому флоту и уже скоро, после пополнения углем на острове Босджаада, собиравшийся отправляться далее, изготавливаться к новому бою.
— Пожалуйте, Степан Петрович, вы уже славно потрудились, прибавив нам шансов на победу.
— Если операция будет проходить по запланированному сценарию, то англичане и их союзники уже никуда от нас не денутся. Посему предлагаю провести разведку, подвести имеющиеся брандеры на паровой тяге и, если позволяет ситуация, то палить неприятеля. Еже ли нет, то пущай те брандеры показывают атаку, отходят, а после атакуют, а после опять отходят. Так мы сможем держать неприятеля всю ночь в напряжении, что, несомненно, скажется поутру, когда с первыми лучами солнца можно атаковать всем флотом. Тем паче, что с пролива должны подойти мониторы, — высказался контр-адмирал Хметевский, впервые назвав бронелодки словом, которое некогда проронил сам император.
— Господа, вы позволите? Я, безусловно, самый младший по чину и стал капитаном первого ранга меньше месяца назад, но имею, господа, свое видение, — начал говорить Сергей Иванович Зейский, тот самый капитан, который не только смог убежать из ловушки англичан на острове Мальта, но и в ходе десятидневной гонки повредил два фрегата Роял Нэви.
— Сергей Петрович, вы не тушуйтесь, ибо лучше мнение сказать, даже, если оно и не состоятельное, чем смолчать. Для того наш Совет и происходит, — с немного снисходительной улыбкой, в рамках приличий, сказал генерал-адмирал Спиридов, придерживающийся более демократичных отношений с подчинёнными, но лишь до начала действий.
— Господин командующий, считаю необходимым послать эскадру в пролив Дарданеллы для того, чтобы утром иметь возможность атаковать неприятель за малое с трех сторон. Под ночным покровом, при выключенных огнях малая эскадра способна пробиться в пролив и замкнуть его, — высказался капитан первого ранга.
Сергей Петрович был полон решимости ворваться в бой. Зейскиого, не смотря на все награды и восхваления, сжирала, как он считал трусость, и офицер стремился, скорее, героически умереть.
— Господа, — обратился генерал-адмирал Спиридов ко всем присутствующим, — По причине сохранения тайны часть операции вам не известна. Могу лишь сказать то, что со стороны пролива, точнее сказать, самих Дарданеллах нам будет оказана помощь, и уж точно ни один неприятельский корабль не пройдет в Мраморное море. Но, да, господа, побеспокоить наших противников нужно. Хватит ли для того угля на брандерах, но два углевоза в наличии имеем, их и привлечем. Если нет никаких возражений и дополнений, то, господа, отдыхать. Завтра великий день. День нашей окончательной победы!
* * *
Павлополь (Чаннакалле)
21 октября 1762 года. 22:30
Что чувствует человек, который полчаса назад разговаривал с другим человеком, а сейчас не мог найти части тела собеседника? А тот офицер, который был на острие атаки и видел, как вокруг умирают его солдаты и офицеры, почти невредим?
Петр Иванович Москвин стоял со стеклянными глазами, которые уже были не в состоянии вырабатывать слезы. Грязный, весь в крови и с перекошенным лицом, премьер-майор не мог сделать и шагу.
Оцепенение наступило сразу после того, как последние штурмующие, не выдержав яростного бескомпромиссного боя, побежали. Вот тогда, двадцать минут назад и встал Москвин на камни разрушенной части крепостной стены, через которую ворвались во внутрь крепости враги. Сложно было найти тот клочок земли, или наваленных камней, чтобы встать на них, но не на тело убитого человека.
— Ваше высокоблагородие! Ваше высокоблагородие! — раздавалось на задворках сознания Москвина, который нашел глазами половину туловища Василия Матвеевича Меньшого, того капрала, который был достоин стать офицером, но лишь плохое знание хранцузского да математики лишило русскую армию хорошего боевого командира.
Два часа, растянувшиеся в вечность, длился последний штурм. Это был Армагеддон. В Книге написано, что последняя битва добра со злом должна случится где-то не сильно далеко от этих мест. Видимо, это была генеральная репетиция.
